И по узкому коридорчику они потянулись в кают-компанию.

Была полночь, в кают-компании слабо мерцали два голубоватых ночника, иллюминаторы были зашторены. Малыш показал Анне вделанный в стену холодильный шкаф. Энергия шла от батарей и не зависела от двигателя. На столе появился лимонад, конфеты, печенье, фрукты.

— Но если ты хочешь ужинать?

— Нет-нет. Я выпью, лимонад и съем плитку шоколада.

Они сидели по-домашнему и оба забыли об опасности, и не слышали, как бьются волны о борта катера.

— Не перестаю удивляться красоте и совершенству «Назона». Чудо какое-то! Спасибо вам за подарок. Это такая радость — слов не нахожу.

Хотела спросить, сколько он стоит, но вовремя погасила свое любопытство. Дала себе слово не задавать вопросов о ценах, вкладах и вообще о деньгах.

О главном же решила спросить:

— Что нам угрожает, — в худшем случае?

— Дворец или замок на каком-нибудь острове, или в Мексике, Бразилии.

— Судьба попугаев в золотой клетке?

— Вклады мои присвоить невозможно. Они постараются сделать все так, чтобы мой капитал осел на Западе. А поскольку речь идет о миллиардах, они не остановятся ни перед чем. Ну, к примеру, вот эта нынешняя операция, — во сколько им обойдется? Как ты думаешь? Не ломай свою очаровательную головку: ну, пятьдесят, сто тысяч долларов. И что же? Это для них разве сумма? А если учесть, что я за две недели жизни в «Шалаше» сделал пятьсот миллионов долларов? Можешь представить, как они заинтересованы взять нас в плен со всеми потрохами.

— Но я не понимаю… Вы ведь и так на них работаете.

— На них работаю? Я? Из пятисот миллионов они хотели иметь четыреста, а я им, как кость собакам, бросаю сто. А теперь вот новая акция, ее планирует приехавший сюда супераферист Фридман, гражданин мира, советник всех сущих на земле президентов. Новая афера вытянет из России полтора миллиарда рублей, и без меня она состояться не может.

— И какие же предлагают условия? — Анюту увлекла грандиозность афер.

— Фридман — жох, он говорит: сто миллионов — мне, остальное ему. А я ему: «Вы получите триста миллионов, остальное — мне». Фридман задохнулся от возмущения, спрашивает: «Послушай, парень, ты понимаешь, что ты говоришь?» — «Да, я хорошо понимаю, что я говорю: миллиард и двести миллионов — мне, а триста миллионов — вам. Запомните: отныне условия буду диктовать я». — «А это что, угроза?» — «Если хотите, — да. С волками жить — по-волчьи выть».

— И что же Фридман?

— Фридман? Он много думал, но ему нечего делать. Во-первых, кроме меня все нужные ему документы никто не «нарисует». А во-вторых, он знает: слишком строптивых я убираю.

Последняя фраза прозвучала жестко, и Малыш услышал в ней эту нотку. Решил пояснить:

— Фридман тоже денежный мешок, и многие мои компаньоны успели за время перестройки нахапать миллионы, но они жлобы и не позволяют себе тратить много денег на охрану. У них в охране три-четыре, от силы семь молодцов. Я же на охрану денег не жалею. Но здесь… Вышла особая ситуация, на нас с тобой брошены силы, и, кажется, не одного государства. Но и здесь мы им покажем кузькину мать. Ударный отряд боевиков уже в полете. К утру они вступят в дело.

В ту ночь не гасли огни в «Шалаше». Из Констанцы и Варны приехали машины с красными крестами, несколько минут было замешательство: какой из них и куда везти покойного Силая Иванова. Нина находилась в его кабинете — угловой комнате: одно окно и балкон выходили на море, другое окно и тоже балкон — во двор, где в эту минуту у главного входа и стояли машины и в кучку сгрудились секретарь Бориса Ратмир Черный, камердинер Силая Данилыч, комиссар полиции из Констанцы и толстый, почти квадратный человек, которого Нина видела раза два в Питере, но не знала.