Проходя мимо Констанцы, увидели удалявшийся русский теплоход «Михаил Лермонтов» и на палубах — стайки нарядных людей. «Туристы», — подумала Анюта и подняла руку, чтобы помахать им, но струя воздуха отбросила руку назад, до боли в плече, и Анна поспешно отдернула ее, словно от огня. Скорость была нешуточной.

Анна, не сбавляя скорость, все ближе жалась к берегу, кидала взгляды в зеркальце. Катеров не видела, и сердце ее хотя и успокоилось, но в предчувствии скорой встречи с Костей и Сергеем билось радостно, и, может быть, это обстоятельство, а может, скорость катера были тому причиной, но сосед ее присмирел, и казалось, легкое облачко грусти опахнуло его лицо. Он задумался. Смотрел вправо и вперед и, казалось, не видел проносящихся мимо волн, а был в своих думах где-то далеко, и не было в этих думах ничего веселого.

Он не спрашивал, была ли Анна замужем, вначале не возникал такой вопрос, но затем он вонзился в сердце больной занозой, — настолько больной, что боялся к ней прикоснуться. Пожалуй, сегодня у него окончательно созрел вывод, ему стало ясно: без Анны он жить не может, она заслонила весь прежний мир, отняла, смахнула рукой, как смахивает с доски фигуры шахматист, получивший мат.

Еще вчера у него были знакомые, были хорошенькие девочки, вино, приятели, четырех- и пятикомнатные номера в лучших отелях, были деньги, охота за ними, — был целый мир, а сегодня его не стало. Есть вот она, такая красивая и умная, смелая и обаятельная, такая нежная и неприступная…

Он вспоминает тот миг, когда он в Питере, в ивановской квартире, впервые ее увидел. Девушка как девушка. «Провинциалка», — подумал он с большой дозой самодовольства. Но, встретившись глазами, дрогнул, поспешил удалиться. Прошел в зал, где были девочки, — его девочки, приглашенные для него и для Иванова. Они смотрели робко и жадно, думали об одном: хорошо, если выберет ее, посадит на колени. «А ту, — думал он об Анне, — на колени не посадишь. Вот ведь… провинциалка, а поди-ж ты… — не подступишься».

Пролив Портица открылся не сразу. Вначале прямо по курсу выросла громада языка, высунутого в море. Анна отклонила катер, пошла правее, — это был большой, километров в тридцать длиной остров Китук, а уж за ним, километрах в пяти-шести, открывалась спокойная зеленая гладь воды, похожая по контуру на горло от бутылки шампанского. Из чрева бутылки выползал черный буксир, таща за собой баржу с краном.

Анна сбавила скорость, обогнула буксир и, словно проваливаясь, полетела в горловину. Там, дальше, берега с обеих сторон отодвигались, и вновь открывался простор, но уже не морской, и это было видно по тому, что и справа, и слева, и спереди виднелись берега и на них селения. «Назон» скользил по водам самого большого озера Румынии Разим, от которого рукой подать до прославленного Суворовым Измаила, а там и до берега другого большого озера Ялпуг, на берегу которого губернатор Бессарабского края генерал Инзов вместе с Пушкиным, отбывавшим в Кишиневе ссылку, выбрал место для города Белграда.

На берегу Малыша и Анну ждали три машины. Катер они поставили на прикол у причала лодочной станции под присмотром сторожа и его рыжего пса.

Минут через десять их уже встречали у главного подъезда охотничьего дворца короля.

Охотничий домик румынского короля, построенный незадолго до войны, не представлял собой ничего особенного: квадратный двухэтажный особняк со скромным крыльцом и подъездом. В нем находилось много молодых парней и мужчин, — все были взволнованы и, казалось, чего-то ждали… Но Малыш сохранял спокойствие.