– Сколько вам дали?- поинтересовался Сергеевич.

– По полной,- с темным весельем отвечал Николаевич.- Дюжину каторжных и обширное поражение в правах. Могли бы, дали бы больше, но руки у них пока коротки!

Михаил Сергеевич все не понимал, к чему клонит, на что намекает его визави. А поезд шел. Вагон покачивался, стучали на стыках колеса. Иногда паровоз давал гудок, заглушая тем на мгновение все звуки.

– Я давно не был в Москве,- пожаловался Сергеевич собеседнику.- Я обнаружил, что очень многое изменилось. Но цельную картину представить себе затрудняюсь. Не могли бы вы, брат Борис…

– Оно и понятно,- не дослушав, кивнул Николаевич.- Разве из Берлина что разглядишь, будь даже семи пядей во лбу? А дела наши, брат Михаил, плохи, хуже некуда – вот такая картина. Перед выбором стоим, куда дальше: то ли быть единой и неделимой Великороссии, то ли не быть единой и неделимой,- и снова послышалась Сергеевичу в его голосе скрытая издевка.- Можем, правда, себя успокоить. Не одни мы перед выбором: и Великобритании подошла пора над тем же самым призадуматься.

– Сепаратизм?- удивился Михаил Сергеевич.- Неужели сепаратизм набрал такую силу? Неужели можно говорить об этом всерьез?

В Берлине ему попадались листки различных обществ националистической, а то и ярко выраженной сепаратистской ориентации, однако он никогда не допускал и мысли учитывать эти сугубо местнические настроения при составлении собственных планов. Великороссия и Великобритания после семилетней войны казались незыблемыми монолитами, на внутреннюю стабильность которых вряд ли в обозримом будущем сумеет оказать влияние горстка любителей баварского пива и громких кровожадных лозунгов. И такое положение вещей Михаила Сергеевича до сих пор устраивало. Он стремился к вершинам власти не для того, чтобы оказаться Князем у разбитого на множество мелких частей корыта; он шел к власти, искренне собираясь улучшить уже существующую систему, сделать ее более демократичной, просто более человечной, наконец.

– Об этом нужно говорить всерьез,- безапелляционно заявил Николаевич.- Великие державы подошли к тому рубежу, за которым они не могут более существовать как единое целое. Слишком велика территория, слишком много людей, слишком разнятся интересы провинций. Великороссия обречена. Ее могут попытаться и попытаются спасти Князь с окружением. Собственно, то, что мы наблюдаем сегодня: ускорение судебного делопроизвоства, охота на нелегалов, сумасбродные сроки – это лишь первые шаги, самое начало процесса по "спасению" державы. Думаю, и остальное не за горами. Соберут Вече, быстренько подправят законодательство и пойдут забивать такие вот вагоны под самую завязку. Было это все уже – проходили…

Николаевич имел в виду смутные предвоенные годы и знаменитый стрелецкий бунт, когда стрельцы вытащили из палат и обезглавили на Красной Площади членов тогдашнего Вече, что собственно стало началом конца и самих стрельцов. Среди оппи до сих были популярны споры, под каким углом рассматривать те кровавые события, но для Сергеевича никаких вопросов по поводу не возникало, его оценка всегда была отрицательной. Он не терпел насилия в любой его форме. И потому слова Николаевича о грядущей новой смуте задели его за живое.

– Этого не может быть,- сказал Михаил Сергеевич убежденно.Существуют всенародные правовые нормы, правила гуманистов, церковь. Они не посмеют.

– Посмеют, еще как посмеют,- скривился лицом Николаевич.Когда земля уходит из под ног, все посмеют. А церковь поддержит и благословит. Они там тоже за державность. И потому нам, брат Михаил, скоро предстоит решать, с кем мы: с ними,- он ткнул пальцем в низкий потолок вагона,- или вот с ними,- теперь он ткнул пальцем вниз, в дощатый пот.- С Князем или с народом, с чернью, которую в очередной раз попытаются загнать под лавку.

– Так значит, вы собираетесь выступить на стороне сепаратистов?- догадался наконец Михаил Сергеевич.