Когти саламандры царапнули, будто по железу. Я хотел обернуться и не мог. Как же она была красива и пугающа. Фамьетта. Одновременно и кошмар и сладкое роскошное видение. Я еще долго вспоминал ее. А мой пьяный нечеловеческий друг вел меня в обнимку по поляне. Мы двигались к усадьбе отца и разве только не орали пьяные песни. Он шептал мне что-то интимное и дерзкое, но я делал вид, что не слышу. Лишь возле самого дома он скривился и прошептал что-то об оберегах, текущей воде и стали. Он не хотел разворачиваться назад, но ему пришлось. Он выразил надежду, что мы еще встретимся. Даже сказал, на каком перекрестке в полночь мне следует его поджидать.

 На всякий случай я не стал его разочаровывать. Мне не хотелось, чтобы когти нечисти вцепились и в меня, как в того крестьянина. Я слышал страшные крики, но не понимал, что такого с ним делали эти красивые создания, что нужно было так сопротивляться и кричать.

 У меня помутилась голова. До дома я дошел почти ползком и мог бы заснуть на пороге. Мне все равно, что меня разбудят ногами и что это будут человеческие ноги, а не высших существ. Почему-то это было для меня важно. То, что в поместье живут просто люди. Это главное. Люди! Несовершенные люди, общества которых я больше не хотел, но оно меня спасало. Потому что при воспоминании о красивых соблазнительных неземных существах мне вдруг начало становится по-настоящему страшно.

ДЬЯВОЛЬСКИЙ ДВОЙНИК

 С утра я был в стельку пьяным. Так решили слуги, которые нашли меня валявшимся на пороге. Правда, выяснить, в каком трактире я выпивал всю ночь, никому не удалось. Зато отец орал так, будто это его, а не меня будили ушатом холодной воды и пинками сапог. Он твердил, что я порчу его репутацию тем, что шатаюсь все ночь бог весть с кем и бог весть где. Благо ему можно было кричать, сколько он захочет. А вот я едва посмел заикнуться о том, что он сам уже достаточно испортил свою репутацию заговором против короля, как тут же получил звонкую пощечину. У нас бы дошло до драки, не вмешайся Поль. Бедняга всегда был слабеньким и малодушным, но на этот раз решил принять отцовский гнев и удары его трости на себя. Мне было его жаль.

 Но еще больше мне было жаль себя. Признаться не слишком приятно, когда с утра тебя будят ударами чьих-то ног. Слуги обнаружили меня, когда открывали дверь черного хода, до главного я добрести ночью так и не смог. Но и там вряд ли все обошлось бы меньшей кровью. Открывавшаяся дверь больно задела меня по голове, и теперь на моем виске красовалась глубокая ссадина. Вначале она сильно кровоточила. Я даже полагал, что умру, потому что какое-то время кровь не удавалось остановить ничем. Напрасно было прижимать к ране влажный платок или звать лекаря. Я думал, что обречен, но это оказалось не так. Стоило подумать о чем-то приятном, например о Фамьетте, как рана тотчас зажила, будто кто-то прижег ее раскаленным клинком. Казалось, это она сама прикоснулась ко мне, и крошечный шрам покрылся жженой коростой.

 Я прикрыл его прядью волос и решил, что мне еще повезло. Ведь слуги, которым никак не удавалось открыть с утра дверь, потому что пьяный сын хозяина развалился на пороге, могли случайно выбить мне глаз или сломать нос. Они так усердно расталкивали меня, когда обнаружили, будто я был ковром, из которого выбивают пыль, а не человеком. Хорошо еще, что удар в висок не оказался смертельным. Я как-то слышал, что если хочешь убить соперника в рукопашной, то надо бить ему по виску. Я ведь мог и умереть. От этой мысли на душе стало черно. Хоть моя жизнь и была пустой и бесполезной, но я не хотел с ней расставаться. Ни в коем случае не хотел.

 Мне хотелось жить и наслаждаться пением соловья в терновнике. Солнцем в небе. Травой на нескошенном лугу. Плясками на деревенских праздниках. Бутылкой крепкого вина. Жареным цыпленком на столе. Чистым воздухом у ручья. Самим ощущением жизни.