– Дьявольщина! – сказал он, выглянув. Покачал головой. Лицо исказилось. – Кошмар какой-то!

Она висела за окном, ухватившись за металлический рельс паза и смотрела на него.

– Не могу я! – орал как резаный. – Не могу! О себе я должен думать, о себе! – Отошел от окна.

Она карабкалась, обдирая колени об острые подтеки застывшего цементного раствора, соскальзывая то и дело – стена мокрая и скользкая. Нестерпимая боль в руках, пальцах. Пальцами левой все время пыталась дотянуться до оконной панели. Всего-то несколько сантиметров... Если бы ухватиться покрепче за раму, тогда можно было бы все-таки попробовать вскарабкаться по кирпичам. И главное – не думать, что висит за окном двадцатого этажа, и что ветер и снег, и что окно не на фасаде проклятой этой "щепки". Спина совершенно окоченела... Она вздрогнула. Медленно переставляя влево пальцы по мокрому и обжигающе-холодному рельсу паза, помогая коленями и бедрами, она, стараясь не смотреть вниз, пыталась дотянуться до отодвинутой створки. В спортклубе "Вертикаль"...

– В общем такой вариант меня тоже устраивает.

Она посмотрела на него.

Он сидел на подоконнике, сбоку, поглядывая на нее искоса, сквозь хлопья несущегося вниз снега. Глянцевые, в пластиковых перчатках, руки поглаживали "беретту".

– Ты дралась с ним, ну, боролась – если угодно. Потом он затащил тебя сюда, вытолкнул из окна, а сам застрелился. Через четыре минуты появится... Молю Бога, чтобы не опоздал. – Сунул пистолет во внутренний карман пиджака, поежился на ветру. – Между прочим, именно его не мешало бы вышвырнуть из окна.

Она зацепилась скрюченными пальцами за панель, подтянулась на руках – боль страшенная! – правым коленом – ничего не чувствует! – попыталась зацепиться за бороздку между кирпичами. Левое колено нашло опору. Упираясь обоими в стену, перехватила пальцами правой руки рельс с внутренней стороны паза.

Он встал, взял телескоп – руки в перчатках – за узкий конец. Нагнулся, широким концом надавил на средний и безымянный пальцы.

– Я тебя никогда не забуду, – крикнул против ветра. – Буду крутить кассеты и смотреть – нашу последнюю ночь, тот вечер, когда ты переехала в мой дом. Качество этой записи, конечно, дрянь, Особо – наше начало в тот субботний вечер. Шесть недель миновало, почти минута в минуту. – Улыбаясь, наклонился, надавил на пальцы телескопом – не очень сильно, чтобы не осталось следов. – Испытали всю полноту страсти, не правда ли? Видит Бог, не хотел я, чтобы был такой конец. Пока жив, вечно буду смотреть наши кадры. Брысь, Фелис! Пошла вон!

Фелис шла по подоконнику.

– Кому говорю? Брысь!

Фелис остановилась, посмотрела на него. Двинулась дальше. Обнюхала пальцы, вцепившиеся в край панели.

Выгнулась дугой, зашипела, ощерилась, мех поднялся дыбом.

Он выпрямился.

– Убирайся! – крикнул он. – Мама занята. Не видишь – падает.

Фелис обнюхала пальцы, прижатые телескопом, зашипела. Сделала еще пару шажков, высунула голову за панель, фыркнула, отряхивая снег. Заглянула вниз, увидела там лицо... смотрит на нее...

Попятилась, обнюхала пальцы еще раз.

Повернулась, зашипела, ощерилась. Пятилась по подоконнику и шипела.

– Чего расшипелась? – сказал он. – Успокойся. Твой папа с тобой.

Фелис посмотрела на него, заворчала, глаза сузились. Заурчала, оскалилась, бока втянула, хвост напрягся, вытянулся стрелой.

– Не заходись, Фелис! – сказал он и ткнул ее телескопом в бок.