Над притихшим берегом разлетался только резкий, беспорядочный звон клинков, все замерло, кроме двух яростно бьющихся фигур. Да еще волны прибоя одна за другой катились, лезли на берег, с жадным любопытством тянулись, норовя дотронуться до противников. Каждый всплеск стального звона точно вырывал у Хельги сердце; коротко, отрывисто вдыхая, она не сводила глаз с бойцов и все еще не верила, что это правда. Еще удар – и Даг, ее брат, половина ее самой, будет убит… Встретится с чужим хищным клинком, упадет, обливаясь собственной кровью, и перестанет быть живым… Нет, нет, этого не может быть! Хельге было трудно оценить силы противников; она не разбиралась, правильно ли наносятся и отражаются удары, но она знала своего брата и видела: Даг тверд и решителен, он даже не думает об опасности и смерти, он весь – порыв и ярость. Не такой опытный, но сильный и уверенный, он рвался вперед, и недостаток опыта, как это иногда бывает с молодыми, служил ему добрую службу: иной раз незнание трудностей дает ту самую веру в себя, которая приносит успех.

И пришелец отступал, иной раз на два шага, потом наступал снова, злясь, что не может одолеть высокорослого юнца. Хельга впивалась в него глазами, точно хотела заставить споткнуться. Вся его фигура казалась ей мерзкой и отвратительной: железный шлем, из-под которого и лица-то не видно, блеск оружия, башмаки, нагло попирающие землю, которая много лет не видала врагов… На одной ноге ремешок красный, на другой – зеленый…

И вдруг Хельга пискнула, крепче вцепилась в локоть Равнира и принялась дергать, как бывало, Дага.

– Ты чего? – Равнир шевельнул локтем, не оборачиваясь и не сводя глаз с бойцов.

А она, не в силах вымолвить ни слова, дергала Равнира за локоть, впившись глазами в пришельца. Вернее, в его ноги.

Подняв взгляд, Хельга по-новому осмотрела всю фигуру, в которой теперь видела много знакомого. Со странным звуком – то ли смех, то ли всхлип – она шагнула вперед, растолкала хирдманов, вырвалась на свободное пространство и нетерпеливо крикнула:

– Брендольв! Это ты! Ты с ума сошел там за морем! Кончай валять дурака! Ведь это же ты, я тебя узнала! – кричала она, торопясь скорее остановить этот нелепый ужас. – Ты что, стал морским конунгом* и своих не узнаешь?

Терзаемая напряжением и облегчением одновременно, она неровно засмеялась, потом закашлялась, торопилась сказать что-то еще, но не могла.

Вся дружина вздрогнула при звуке ее голоса и обернулась.

А Логвальд вдруг отскочил на несколько шагов назад. Даг остановился, держа меч наготове: за шумом схватки он не расслышал слов сестры и не понял, почему его противник внезапно обратился в бегство. А Хельга продолжала говорить, поспешно делая еще несколько шагов вперед, и голос ее звучал умоляюще, точно она просила кого-то сделать все именно так, как она надеется:

– Как тебе не стыдно так шутить, Брендольв! Что ты еще придумал! Ты с ума сошел! Что за глупости? Ты так долго пропадал, а теперь придумал какую-то глупость! Брендольв!

Знакомое имя звучало как заклинание. Но оно же казалось невероятным, каким-то обманом слуха. А Логвальд вдруг сорвал с головы шлем и засмеялся, потряхивая волосами. Он поднял голову, и хёвдинг увидел изменившееся, но знакомое лицо Брендольва, сына Гудмода Горячего и своего бывшего воспитанника. Прошло почти четыре года с тех пор, как Брендольв уехал за море к кваргам. С тех пор он возмужал, раздался в плечах, отрастил бородку, но все же не узнать его было невозможно. Только полная неожиданность не позволила хёвдингу и прочим сделать это раньше.

– Хельга! Ручеек! Птичка моя! Ты тоже здесь! И ты одна меня помнишь! – со смехом воскликнул Брендольв и шагнул навстречу девушке.