Гизела еще раз дотянулась рукой до столика. Пузырек долго выскальзывал из ее пальцев. Но женщина не отступала. Упорно нацеливала скользкую- темную шейку пузырька, как ловец змей, который готовится безошибочно схватить ядовитую тварь. Напрягая остатки сил, терла пальцами скользкое стекло, неторопливо, но упорно, как штангист, что притирается шершавыми от магнезии ладонями к скользкому грифу стальной штанги. Наконец схватила пузырек закостеневшими от напряжения пальцами, мигом перенесла его в воздухе от столика к кровати, порывисто перевернула, опрокинула прямо в рот. Глотала все, что было в пузырьке. Давилась сухими таблетками, задыхалась от них. Еще смогла подняться на локоть, налить из сифона воды и запить. Упала навзничь на кровать, закрыла глаза.

Проваливалась в неизвестность - глубже и глубже. Темные пропасти тревоги разверзали свои гудящие пустоты, и она летела вниз й вниз, летела не спеша, неспособная даже к стону, безвластная над своим телом и над своим сознанием.

Проваливалась вниз какими-то странными толчками. Так, словно бы безвестность небытия была исполинским чудовищем и то чудовище заглатывало ее. И в такт ее падению и коротким остановкам где-то наверху, недостижимо далеко, с каждым мгновением уменьшающиеся, качались круглые блестки, как маленькие солнца.

И вот тогда, когда сознание уже сдалось бесповоротно, в теле вдруг собрались остатки сил, и оно попробовало отрядить к людям своего посланца, попросить помощи у людей (однако не у того, что спал рядом!)…

Но рука, тянувшаяся к телефону, упала на полдороге. В последний раз, в далекой черной беспредельности, качнулись маленькие солнца.

Утром, проснувшись, доктор Кемпер увидел неестественно напряженную руку Гизелы, лежавшую на столике. Увидел растопыренные пальцы, как будто старавшиеся охватить телефонную трубку. Профессиональным жестом прикоснулся ко лбу жены и, ощущая под мышками непривычный холодный пот, понял: Гизела мертва.

У немца дрожали щеки, как свиной холодец. Перед батюней Отрубой стоял человек почти такой же старый, как он сам. «Садитесь, прошу вас», - сказал батюня Отруба. Тот упал в кресло. Батюня Отруба налил ему из сифона воды. У немца цокали зубы, когда он пил. Видимо, ему стало неловко за свою слабость, он попробовал заговорить: «Чешское стекло?»

Это - про стакан, о который цокали его зубы. «Чешское»,- тихо сказал батюня Отруба. «А у меня… Знаете?… Сегодня ночью… внезапно умерла жена…» Батюня Отруба глухо пробормотал: «Позвольте высказать вам…»

Не мог поверить. Женщина с такими глазами - и на тебе: мертва! Но разве не видел он, как умирали люди и не с такими глазами и сердцами!

Немец склонял голову то на левое, то на правое плечо. Закатывал под лоб свои водянистые зенки. «Трансакцию, к сожалению, придется… отложить… Я должен… Мой долг перед покойной… Ее тело должно покоиться только в немецкой земле…» Батюня Отруба опустил голову. Кто бы этого не понял?

Немец тяжело поднялся с кресла, пошатывайсь, сделал шаг, другой. Протянул руку батюне Отрубе. «Я так благодарен вам… Приятно на чужой земле встретить человека, который понимает тебя, как свой… Родство душ…» Батюня Отруба жал немцу руку. Человек в горе. Сочувствие объединяет людей. Горе объединяет. Забыл о своих подозрениях. Не забыл, отбросил их с возмущением. Проводил немца к двери. Смотрел ему вслед. Смотрел в затылок. На спину - не взглянул.

А когда вернулся на свое место, грохнул кулаком по столу, крикнул так, как никогда не разрешал себе кричать: «Ольга! Или кто там есть!» Из соседней комнаты прибежала Ольга, удивленно стала на пороге: «Что с вами, батюня Отруба?»

Он покраснел за свою вспышку, смущенно помолчал, потом буркнул: «У тебя… какое-то там зеркальце или что… есть?»

«Конечно есть.