Полтора десятка лет выбивали из него человеческое, чтобы стал он совершенным слугой ордена, чтобы хоть немного приблизился к тому высокому идеалу, который крылся когда-то преподобному Игнатию Лойолле после его мистического пребывания в гроте Манреза. Обливаясь слезами, написал тогда святой Лойолла «Духовные упражнения» и «Правила скромности» для членов будущего Товарищества Иисусова. Нечеловечески жестокие правила. Человек лишался права на самые малейшие действия. Все делалось только с разрешения начальника. Думать можно только про вечные истины. Например, про искупление грехов. Рисовать в своем воображении картины ада, переживать адские муки, обливаясь слезами, как Игнатий Лойолла. В новицитате запрещено все, кроме установленного навсегда сурового распорядка. Только примитивнейшие акты. Ходить, молиться, мыть полы, перебирать четки, плести власяницы, читать написанные толстолобыми дурнями «Жития святых» (даже Евангелие было бы тут высокой поэзией!), выслушивать и повторять только общие места, дежурить на кухне, служить в трапезной (иезуиты, от самых меньших до самых высоких, всегда ели много и вкусно, тут никогда не жалели средств на еду, потому что в ней видели залог хорошего здоровья, а здоровье у иезуитов ценилось превыше всего).

Монотонность и примитивизм действий и поступков требует всегда в десять раз больше энергии, чем действия, освещенные и согретые живой мыслью, вызванные необходимостью. Слушай умного Человека, и ты сам станешь думать, вдохновляться энергией действия. Слушай глупого догматика - и ты будешь духовно истощен до конца. Ты станешь мертвецом. Как сказано у Фомы Аквината: «В самом деле, когда животное не двигается самостоятельно, а только передвигается, другим животным, говорят, что оно умерло».

Чтобы не оставалось в тебе и крошечки недозволенного, каждый иезуит должен постоянно открывать своему начальнику тайны своей совести, составляя отчет совести. Не имеешь права скрыть ни одной мысли, ни одного душевного движения. Так же, как тебя ежеминутно могли обыскать, перерыв твои вещи (ах, какие там вещи у молодого иезуита!), не могло быть тайн и духовных. Такого насилия над душой не разрешала себе ни одна церковная организация. В свое время папа Бенедикт XV специальной буллой отменил позорный отчет. Но Пий XI, по требованию генерала ордена Вольдемара Ледоховского, вновь восстановил его (дескать, все члены ордена очень просили святейшего, ибо им, видите ли, страсть как хотелось раскрывать свои тайны, которые, только будучи переданными духовным начальникам, могут сохраняться!).

Ярема, когда был еще неопытным мальчишкой, высказывал исповеднику свои намерения жить или умереть в недостижимых горах. Впоследствии - молчал.

Тринадцатое из Лойолловых «Правил, необходимых для соглашения с церковью», провозглашало: «Чтобы ни в чем не ошибиться, мы должны верить, что все то, что мы видим белым, на самом деле является черным, если таковым его называет иерархическая церковь». Что ж, если так, пусть будет так. Он изображал из себя покорную овечку, а сам только ждал удобного часа. Был в новицитате единственный из окатоличенных украинцев, выделялся своею мрачностью, своею нелюдимостью, ждал и ждал чего-то, считал, что умело сохраняет свою тайну, но оказалось, что отцы наставники весьма хорошо разбирались в своих воспитанниках, ибо как-то Ярему пригласил к себе сам высокий отец провинциал и донольно откровенно завел речь о том, о чем думал и сам Ярема.

- Товарищество Иисусово никого не держит силой, - сказал отец провинциал. - Мы освобождаемся от людей, больных телом и нездоровых… душой. Нам понятно, что вы, сын наш, не можете остаться в спокойствии духа, необходимого для несения службы в ордене, в то время когда ваш народ встал на путь священной борьбы с атеизмом и коммунизмом… И если бы вы действительно проявили отвагу и желание присоединиться к своему народу, то мы, со своей стороны, не стали бы вам препятствовать.