Перевязка много времени не заняла, закончив, я отвесил Каллахану увесистую оплеуху, приводя его в себя.

— Сука!!! — кривя кубы в бессильной ярости, бешено заорал он. — Ты отстрелил мне яйца!!! Гори в аду, сука!

— Яйцо… — спокойно поправил я. — Левое. Второе целое. Ничего непоправимого не случилось, если захочешь, сможешь даже обрюхатить какую-нибудь шлюху.

— Правда? — пинкертонец с надеждой на меня уставился. — Вы говорите правду, док?

— Чистую правду, — я поудобней уселся на полу и раскурил сигару. — Одного шара тебе хватит с лихвой. Но это, если тебя не повесят. А тебя обязательно повесят, если я не замолвлю…

Мусий изящным прыжком спрыгнул с рогов, брезгливо понюхал лужу крови, после чего иноходью подошел к Каллахану, развернулся поднял хвост и пометил ему башку.

Пинкертонец только вздрогнул, не отрывая от меня глаз.

Но скоро, ему пришлось вздрогнуть ещё разок, потому что сразу после Мусички на голове Каллахана отметилась еще и Муна.

Видимо кошаки решили отомстить незваному гостю за свой испуг и за меня.

— За тебя словечко перед судьёй… — спокойно закончил я фразу.

— Что я должен для этого сделать, шериф?.. — брезгливо принюхавшись, прошептал Каллахан.

— Правду. Только правду. Только правда облегчит вашу душу и спасёт ваше последнее яйцо. Сколько вас было?

— Трое! — зачастил пинкертонец. — В Бьютт нас приехало всего пятеро. Билли и Робу, вы попортили шкурку в самом начале, поэтому они не пошли со мной. Да, трое, я, Салливан и Джонс. Лошадей оставили в овраге неподалёку.

— По чьему приказу вы сюда пришли?

— Уолкеры приказали, но через своего управляющего, Джона Стаховски… — тихо ответил пинкертонец. — Док… мои показания ничего не дадут… Уолкеры все равно выйдут сухими из воды. И они не остановятся. За нами придут другие…

— Я знаю. А теперь придётся ответить ещё на несколько вопросов…

Допрос продолжился почти до самого утра. А когда я закончил — решил отпустить Каллахана на все четыре стороны. Пинкертонец был прав — его показания никакой судебной перспективы не имели и не имеют. Уолкеры на чистом глазу заявят — знать не знаем никакого Каллахана и агентов Пинкертона, и присяжные им поверят. На этом всё и закончится. Правосудие на Диком Западе замысловатое, случалось, отпускали даже откровенных убийц.

Почему решил отпустить, а не пристрелил? Да сам не знаю, нашло что-то. Не люблю напрасно забирать жизнь. И вообще, не люблю убивать. Да-да, как бы странно это не звучало.

— Вы меня отпускаете, шериф? — пинкертонец вытаращил на меня глаза.

— Да, отпускаю. Но пообещайте, что никогда не вернётесь в Бьютт.

— Клянусь! — Каллахан вытащил из-под рубахи крестик и истово поцеловал его. — Клянусь святым Бренданом! Шериф, я помню добро! Я поговорю с нашим боссом в Хелене! Постараюсь сделать так, чтобы больше ни один наш агент не сунулся к вам! Не обещаю, но постараюсь…

Я помог ему встать и подтолкнул к двери.

— Покажитесь любому доктору, пусть зашьёт вам мошонку.

— Док! — Каллахан прижал руку к груди.

— Не надо лишних слов. Идти сможете?

Пинкертонец раскорячив ноги, осторожно потоптался на месте и кивнул.

— Тогда на этом всё, свободны.

Каллахан сделал неловкий шаг, болезненно сморщился, и медленно поковылял к двери.

Но тут, откуда не возьмись, у него между ногами шмыгнула Муна.