— Я не успел убрать со стола, — сказал я и начал складывать посуду.

— Нет, постой-ка, — проговорил священник, легонько пристукнув тростью по моему запястью. — А во-о-он та тарелка. Она что, для Сверре?

«А то для кого, для кота, что ли?» — подумал я.

— Это ты ему ужин вчера готовил? Который он не съел? — продолжал расспрашивать Таллауг.

— Да я каждый день ужин готовил. Для нас обоих.

— Знаешь, Эдвард, я понял, что у него случился инсульт. Это… ну как бы это назвать… этот инцидент вчера в центре. Со свастикой. Ленсман знал об этом?

— Ленсман в Саксюме знает все, — ответил я.

— Ну и?.. Это как-то связано?

— Да ведь Бормотун не понимает, что делает. Какой смысл его обвинять? Дедушку и раньше задирали свастиками.

— Гм, — сказал пастор. — Сядь-ка покушай, Эдвард. Возьми его тарелку. Не позволь Божьему творению пропасть понапрасну. Тем более что это последняя трапеза Сверре Хирифьелля, которую он не успел вкусить.

Я разогрел дедушкины венские шницели и сварил кофе. Пастор достал носовой платок в тонкую фиолетовую полоску, высморкался и снова заговорил:

— Пока люди собираются, надо же, чтобы звучала какая-то мелодия. Но органиста нужно настроить на нужный лад. Он только выпустился из консерватории. Не понимает, что на похоронах надо уметь создать душевный настрой.

Таллауг оперся на трость и проковылял в гостиную, к полке с пластинками. Надел очки, прошелся по самым затрепанным конвертам. Согнувшись в три погибели, изрек:

— Трио-сонаты Баха, пока люди рассаживаются. А потом что-нибудь эдакое, чтобы искры летели.

Он вытащил с полки еще пластинку и, водя указательным пальцем по строкам, стал разбирать названия произведений.

— Может быть, Букстехуде… Вряд ли мы можем ожидать исполнительского блеска… тогда уж лучше выбрать что-нибудь во вкусе Сверре.

Что я и сам там буду, об этом он, похоже, не задумывается, подумал я. Что мне придется вынести всю эту музыку.

— А что, если «Погребальную масонскую музыку»? — предложил я. — Красивая.

— Моцарт? — уточнил священник из гостиной.

— Дa. Мы же можем взять ее, хоть он и не был масоном?

— Будь уверен. Так и сделаем. Сверре разбирался в музыке, — продолжил пастор, пока я прожевывал покрывшиеся жесткой коркой шницели. — Ох уж мне все эти провальные органные концерты в Саксюмской церкви, сколько таких было! В зале почти ни души. Можно было написать в объявлении, что выступит Питер Херфорд, и никто и не знал бы, кто это. А вот твой дедушка обязательно приходил. Всегда садился на места, где самая хорошая акустика. Четвертый ряд, возле центрального прохода. А так никогда в церковь не заглядывал. Он тоже был творчески одарен, как и его брат. И — что сказать? Хорошая музыка приближает человека к Богу куда как успешнее, чем любой священнослужитель. Рассуждать о небесном многие умеют, но не многим дано осознать вечность.

Я принес кофейник.

— А вы когда в нашу деревню приехали? — спросил я. — Если, конечно, можно поинтересоваться.

Пастор ответил не сразу. Глаза его медленно прошлись по комнате. Он внимательно оглядел бревенчатые стены, посмотрел в окно.

— Я приехал в двадцать седьмом году, — сказал наконец Магнус. — Служил пастве в Саксюме пятьдесят пять лет. Венчал Сверре с Альмой.