Я обошел всю землю, переплыл все моря. Я узнал об окружающем меня мире больше, чем за все предыдущие Воплощения. И хотя я понимал, что это знание эфемерно, оно лишено всякого смысла, что к следующему Воплощению мир неизбежно изменится, я все равно испытывал к этому чудному народу одну только благодарность. Я желал бы хоть как-то их отблагодарить, но им ничего не было нужно от меня. Они просто смотрели на меня, а после разбредались кто куда, заливаясь своим удивительным серебряным смехом. Нет, не надо мной они смеялись. Просто все их существа почти целиком состояли из света, радости  и этого серебряного смеха. Ни с одним из них я не сошелся близко, да это было и невозможно. Они жили легко и коротко, как поденки.

   Я тоже хотел бы наконец умереть. Не так, как обычно завершается Воплощение, а так, как они.  Умереть раз и навсегда, распасться всему. Смешать свой разум с прахом. Рассеять по ветру свою память. Все равно то, что она хранит, никому не нужно. Никто и никогда не спрашивал меня о прошлом. Никому не было дела до того, что я пережил и запомнил. Все эти кулпатсантры, тукнругилухи, алерсэйгарызы, фуалеласилимы... они всегда хотели одного и того же. Авакуапеулиа не хотели ничего. Быть может, все они и не догадывались о том, что я... что такой, как я, способен помнить все, что со ним происходило от начала времен. Поэтому я смотрел на авакуапеулиа с завистью и желал себе такой же быстрой и легкой смерти.

   Но тот, кто произвел меня на свет, лишил меня этой возможности. Умирало мое тело, я же только  засыпал. Когда моему телу наступал срок, я принужден, был возвращаться в свое логово и проваливаться в небытие... до следующего Воплощения.

   Да, все они рано или поздно уходят с лица земли, и никто не возвращается. Только я один.

   Впрочем... что это я? Было и такое: ушли, ушли надолго и, как мне привычно думалось, навсегда. Их место заняли сначала одни, потом другие, и вдруг — снова они. Да, да, было и такое, что возвращались и задавали свои вопросы, причем те же самые, что и в прежнее Воплощение. Это было странно и в то же время курьезно. Вдруг узнать, что ничего в  мире не  меняется, и сосуды глупости не иссякают! Кто же это был? Фуалеласилимы? Нет, кажется, ислурсины.  Да, они самые. Ушли, потом вдруг вынырнули из небытия, задали свои глупые вопросы и снова исчезли. Наверное, теперь уже окончательно. Вот уже без малого полсотни воплощений, как о них ни слуху ни духу. Хотя... кто знает? Вдруг я открою свои глаза, а они стоят вокруг меня,  надменные, кичливые, очень гордые своей властью надо мной, и уже готовят мне свои дурацкие вопросы... те же самые,  что несколько эпох тому назад. И наивно полагают, что до них никто меня об этом спокон веку не спрашивал.

   Это уж как водится: те, кто приходит позднее, даже не подозревают, что здесь до них уже кто-то был, что они не первые, и даже не двадцатые...

   Взять да и сказать им в их спесивые рожи: ну сколько можно?! Вот уже и луна в небе не та, что раньше, а вы все об одном и том же, остолопы несчастные!..

   Я вслушиваюсь в голоса, не открывая глаз.  Потому что боюсь вдруг обнаружить, что они не удосужились снабдить меня глазами. Да, такое бывало сотни раз...

   Это определенно  не тукнругилухи и, разумеется, не ислурсины.

   Значит, пришли другие. И мне еще предстоит выяснить, как они себя называют. Или же назвать их самому. Должен же я как-то пометить их перед тем, как пристроить в темные, замшелые, бесконечные хранилища своей памяти...

   Обычно я употребляю для этого первое членораздельное звукосочетание, которое будет обращено персонально ко мне. И уж много позже, если вдруг выяснится, что они сами как-то обозначают себя, принять это обозначение в качестве основного.