Она сама не знала, произнесла это вслух или про себя. Но когда она вновь подняла глаза, женщина-инспектор протягивала ей рубашку Томаса. В глазах у инспектора стояли слезы. Пуговицы на ощупь показались холодными. Ребекка прижалась к ним щекой.

С дороги послышался шум веток, скребущих по железу. Заскрежетали дверцы фургонов: открылись, захлопнулись. Визгливый лай, стук когтей по гравию.

Второе утро она провела далеко в полях на мысу. Колонны солнечного света, пробиваясь сквозь дыры в тучах, уходили в море. Слабый ветерок ворошил траву на краю обрыва. Она надела рубашку Томаса под свою: тесную, теплую рубашку Томаса.

Столько людей ищут его на берегу. Учителя. Фермеры. Школьники, крепко державшие друг друга за руки. В прибрежные воды вышло втрое больше кораблей, чем накануне.

В обед Ребекку, почти терявшую сознание от усталости, привезли домой. Какая-то совсем новая тишина окутала коттедж. Полицейские приходили и уходили бесшумно. Они казались призраками, перетекавшими друг в друга. Казалось даже, они могут меняться лицами, как масками. Она различала их по манере пить чай. Приносили еду с записками от соседей. Фрукты. Лазанья. Печенье, чай в пакетиках. И даже корзинка с воздушными шариками и листком с молитвой святому Христофору, написанной детским почерком.

Алан сел рядом с ней на диван. Накрыл ее руку своей. Сказал, что с журналистами будет разговаривать сам. Об этом ей нечего беспокоиться.

Она услышала вдали шум волн. У дома натужно гудел фургон передвижной телестудии, пытаясь освободить подъезд к дому.

Позвонили из воскресной газеты, попросили фотографии, пообещали денег. Запищал мобильник Алана. Тот встал, отошел в угол, загородил телефон ладонью, начал что-то нашептывать. Кажется, всхлипнул, если ей не показалось.

На ее письменном столе — россыпь страниц из израильского романа. С пометками на полях. Рядом раскрытые мемуары Надежды Мандельштам, прочитанные на четверть. Россия, подумала она. Ей придется позвонить во Владивосток, рассказать, что произошло. Наверняка придется заполнить какие-то бумаги. Детский дом. Провалившиеся ступеньки. Стены цвета охры. В коридоре — единственная громадная картина: Амурский залив летом. Яхта на водной глади, вода, вода, всегда вода. Она отыщет его отца и мать, объяснит, что их сын пошел купаться на западном побережье Ирландии и исчез. Маленькая квартира в центре Владивостока, низкий журнальный стол, полная пепельница окурков, изнуренная, отрешенная мать, дородный, бандитского вида отец. Это я виновата. Подарила ему гидрокостюм. Виновата я одна. Простите.

Ей хотелось, чтобы этот день сам собой перемотался назад. Хотелось вернуться в яркое утро, когда все надеялись на лучшее, и чай лился в чашки. Но она не удивилась, увидев, что уже смеркается. Прошло без малого двое суток.

Алан сидел в углу, приникнув к своему телефону. Она почти пожалела его, так он шептал: «Дорогая», так умолял и оправдывался перед собственными детьми.

В ту ночь она лежала рядом с ним. И не оттолкнула руку, когда он обнял ее за талию. Обычное утешение. Ребекка снова услышала, как он прошептал ее имя, но не повернула головы. На рассвете она сочла часы: сорок восемь.

Ребекка встала и вышла навстречу утру. Туфлям на резиновой подошве роса не страшна. Передвижная телестудия гудела где-то на улице. Грязная тропка уходила к вершине холма. Наверху — зеленая нехоженая трава. Пятна мха на низкой каменной загородке. В живой изгороди запутался обрывок полиэтилена. Ребекка дотянулась до него, сорвала с веток, засунула глубоко в карман, сама не понимая зачем.