— Когда, сколько лет назад?

— Некоторое время назад.

— Но когда именно? Не то чтобы это имеет значение, но…

— Это не имеет значения, — сказала матушка Мэй, — он всегда был не от мира сего.

— Ну хорошо, он лицедей, но ведь это болезнь. Что говорит доктор?

— У нас нет доктора, — ответила Беттина.

— Он был сам себе доктором, — сказала матушка Мэй. — Но естественно, ничего не смог сделать. Его состояние отчасти вызвано им самим и находится за пределами понимания…

— Но его наверняка можно вылечить! По-моему, у него либо удар, либо что-то с сердцем, кровь не поступает в мозг, хотя я в этом мало понимаю. Но я уверен, ему можно помочь, есть лекарства. Его нужно отвезти в Лондон, к специалисту. Они все время находят новые средства… Давайте я отвезу его в Лондон.

— Ты и в самом деле ничего не понимаешь, — покачала головой матушка Мэй.

Эдвард разглядывал три лица перед ним. Женщины опять стали такими похожими и в своей озабоченности казались постаревшими. Ему представилось, что их тонкие цветущие лица покрылись морщинками, иссохли, как слишком долго пролежавшие в кладовке яблоки, позолотели и размягчились. Сколько им лет? Илона не всегда говорит правду.

— Никакие доктора ему не нужны, — сказала Беттина. — Матушка Мэй — лучший из докторов. Ему идет на пользу то, что она ему дает, он от этого успокаивается.

— Ты хочешь сказать, она пичкает его наркотиками?!

— Любую пищу можно назвать наркотиком, — отозвалась матушка Мэй.

На ее лице застыло необыкновенное, лучезарное, почти гипнотическое выражение сосредоточенности и вкрадчивости.

— Он не всегда спокоен, — сказала Илона. — Порой он кричит.

— Значит, вот что я слышал ночью. Ты говорила, что это дикие ослы…

— Тут есть дикие ослы, — сообщила Беттина.

— Он, конечно, иногда раздражается и сердится, — сказала матушка Мэй, — и нам приходится его ограничивать. Один раз пришлось позвать на помощь лесовиков.

— Не может быть! — воскликнул Эдвард.

— Да-да, — подтвердила Беттина. — Он стал уничтожать свои работы. Нам пришлось его остановить.

— У нас сто лет ушло на то, чтобы поместить его наверху, — добавила Илона.

— Не понимаю, — сказал Эдвард. — Слушайте, может, нам выпить? Я имею в виду алкоголь, это ваше вино.

— Как насчет обеда? — спросила Илона.

— Илона, пойди-ка принеси немного вина, — велела матушка Мэй. — И хлеба захвати.

Илона вышла.

— Вы хотите сказать, что заперли его, как пленника?

— То ты говоришь, что он болен и нуждается в уходе, а теперь — что он пленник!

— Конечно же, никакой он не пленник, — сказала Беттина. — Мы тебе говорили. Иногда он может выйти на прогулку. Если он хочет, то может уйти. Он не хочет. С какой стати? Здесь его дом.

— Но сам-то он что думает? Он не хотел бы съездить в Лондон на лечение?

— Нет, не хотел бы.

— Я могу понять ваше желание, чтобы он выглядел… более внятным… более презентабельным, когда я с ним встречусь… — начал Эдвард.

— Мы ждали, — оборвала его матушка Мэй. — Ждали, когда он вернется. Он всегда возвращается.

— Но вы ошибались. Вы не поняли меня. Вы думали, что я сдамся, что я убегу от него, оставлю вас.