|
Ему требовалось это утешение, облегчение — увидеть Томаса и удостовериться, что тот если и не прощает, то хотя бы готов к спокойному, разумному разговору. Еще Гарри было необходимо — прежде чем выработать наконец собственную стратегию — выяснить, что сказала Томасу Мидж, причем сделать это так, чтобы Томас не понял, как мало Мидж сообщила ему, Гарри. После их разоблачения Гарри виделся и говорил с ней, но понять ее так и не смог. Она вела себя как дикий зверек; беспокойная, нервная, она избегала его взгляда и не столько говорила с ним, сколько выкрикивала что-то. Он звонил ей вечером в день, когда все открылось, но никто не снял трубку. Он не отважился подъехать к ее дому из опасения столкнуться с Томасом. На следующий день она ответила на звонок и сказала, что Томас уехал в Куиттерн и что Гарри может прийти и поговорить с ней. Он примчался, окрыленный надеждой, но ему пришлось сидеть с ней в гостиной, словно он был светским визитером или поклонником. Все здесь напоминало о потрясении, которое они испытали при появлении Томаса, — раскрытые газеты на столе, распахнутая дверь. Гарри уже начал жалеть, что не остался и не поговорил с Томасом начистоту сразу же, хотя понимал, что в тот момент он был парализован и — страшно в этом признаться — испытывал чувство стыда. Но если бы он остался, он мог бы получить то, чего ему так не хватало сейчас: ясное представление о ситуации. Когда Гарри снова увидел Мидж, он не знал, сказала она Томасу о Стюарте или нет. Он надеялся, что не сказала. Он был почти уверен, что эта глупость со Стюартом быстро пройдет и все будет так, как он воображал себе прежде, представляя те времена, «когда Томас все узнает»: потрясенная Мидж плачет от счастья, бежит к нему, к Гарри, остается с ним, и наступают радость и покой. Он с болью смотрел на нее, а она расхаживала по комнате, вздыхала и рассеянно поправляла волосы. Гарри не спрашивал — она сама сказала, что после отъезда Томаса поспешила к Стюарту, но тот уже съехал, комната была пуста, и адреса он не оставил. Когда Гарри позвонил ей утром, она первым делом спросила о Стюарте, не вернулся ли он домой. Когда Гарри приехал к ней, Мидж позволила взять ее за руку, но опять спросила, где искать Стюарта, у кого можно узнать о нем. Она металась из угла в угол, словно не замечала отчаяния Гарри, не обращала внимания на его горе и страх, на то, что он нуждается в утешении. Он не решался сказать об этом из боязни совершенно невыносимого отказа. Лучше пусть она пока принимает его как старого друга, имеющего право находиться здесь хотя бы в качестве доктора. По крайней мере, она не прогнала его и в ходе своего истерического монолога дважды воскликнула: «Ох, Гарри, Гарри!» — словно ждала от него помощи, и это давало ему надежду.
— Томас уехал… Где мне найти Стюарта? Я могла бы спросить у его друзей… Что же я наделала, господи, что же я наделала! — повторяла она. Гарри же говорил: — Успокойся, пожалуйста. Не волнуйся, я найду Стюарта. Не переживай за Томаса. Положись на меня, не забывай меня, все будет хорошо. Он ничего не сказал о своем намерении встретиться с Томасом. Раз или два он мысленно пытался сформулировать вопрос: «Что тебе сказал Томас? Что он сделал?» Но так и не задал его — это могло совершенно выбить Мидж из колеи. После второго свидания, на следующий день, он пришел к выводу, отчасти утешительному: она действительно пребывает в состоянии временного помешательства. Планируя встречу с Томасом, Гарри включал в нее и некую немыслимую консультацию о здоровье Мидж. Когда он понял, что пора встретиться с Томасом, и отчаянно гнал машину по шоссе, в голове его родилась еще одна идея: они должны помириться. Гарри будет направлять разговор и выражать сочувствие Томасу, после потери жены очевидно решившемуся бежать от света. Возможно, нужно признать некоторую степень своей вины и даже — нужно только очень тщательно выбрать слова — попросить у Томаса прощения. |
