— Конечно нет, он тебя не ненавидит!

— Он был здорово зол на тебя, да?

— Да. Он меня дважды выгонял. Но когда я вернулся как-то вечером… Понимаешь, он сидел в гостиной, и вид у него был безумный: пьяный, небритый, волосы всклокочены, глаза выпучены — ну просто из Бедлама удрал, знаешь, если такие фотографии сумасшедших… Я такими и представлял их себе, когда был маленьким. Я что-то сказал, а он просто не заметил меня, даже не взглянул. Тогда я сел — он у камина, а я рядом, и мы долго сидели молча. Потом он внезапно словно пришел в себя и сказал: «Извини, Стюарт…» А потом мы поговорили немного, и все наладилось.

Я знал, что так оно и будет. И он ужасно рад, что ты вернулся… Так что, понимаешь…

— Какие все милые, — отозвался Эдвард. — Я замечательный, все милые. А ты, значит, собираешься стать учителем.

— Спустись вниз, поговори с Гарри. Когда почувствуешь, что в состоянии…

— Да-да. Значит, мы опять вместе.

— Да, а еще Уилли звонил — говорит, ждет с нетерпением, когда ты вернешься в следующем семестре, и спрашивает, читаешь ли ты что-нибудь. Ты, наверное, уже знаешь, что Джайлс женится на сестре Марка?

— О да, знаю. Я это уже сто лет знаю. Прекрасно, правда.

Эдвард вдруг понял, что о его любовных отношениях с Брауни никому, конечно же, не известно. Брауни об этом не говорила, и он тоже. «Это было нашей тайной». Хорошо, что он никому не сказал. Он обойдется без соболезнующих и сочувственных взглядов… без позора после потери Брауни.

— Я считаю, это здорово, — сказал Стюарт. — Я всегда любил Джайлса, он такой прекрасный парень. А про нее я слышал, что она очень отважная девушка. Ты с ней, наверное, незнаком. Я тоже с ней не встречался.

«А вот и встречался, — подумал Эдвард, — в той комнате, когда я сказал, что она Бетти или кто-то там. Он наверняка забудет эту историю. Когда увидит ее в качестве миссис Джайлс Брайтуолтон, она будет совсем другой, треклятое семейное счастье и США изменят ее. Да, она отважная, верно. Стюарт иногда на удивление точно выбирает слова».

Эдвард за разговором лениво переворачивал страницы «Таймс». Внезапно его внимание что-то привлекло.

— Стюарт, дружище, не мог бы ты пока исчезнуть?

— Да, конечно. Спускайся поскорее.

Стюарт исчез, а Эдвард прочитал маленькое сообщение в колонке некрологов:

«Умерший на прошлой неделе Макс Пойнт был членом кружка Джесса Бэлтрама и другом Бэлтрама. В его ранних картинах заметно влияние «мифологических» героев Бэлтрама, но более всего известны и ценятся его зрелые портреты в стиле Сутина и Мотешицки. Виды Темзы, рядом с которой он жил, принадлежат к самым популярным его работам, их можно встретить в провинциальных собраниях. В галерее Тейт имеется портрет Бэлтрама кисти Пойнта, впрочем, редко выставляемый. Он будет извлечен из запасников в связи с обещанной и с нетерпением ожидаемой выставкой Джесса Бэлтрама. В последние годы Макс Пойнт рисовал мало, но был безусловно разносторонним и недооцененным художником. Пора открыть его заново».

Эдвард сидел, глядя на некролог, разбудивший в нем столько глубоких и мучительных чувств. Он вспомнил серебристый северный свет на реке и лицо Макса Пойнта в коричневой темноте, искаженное, как, наверное, лица на его портретах в стиле Сутина. Эдвард вспомнил, как сказал Томасу, что кто-нибудь должен что-то сделать, а Томас ему ответил: а почему не ты? Он собирался вернуться к Пойнту. Потом подумал, что Пойнт, возможно, был отцом Илоны, а он, Эдвард, так и не сказал ей о нем. Может быть, к лучшему.