– Я?! – возмутился тот. – Да я только что, вот этим говорил… Если любые средства хороши, то я в такие игры не играю, мне не все равно, как и что делать, я не иезуит!

– Вся ясно, папаша! – Петя Рюмин первым устал от проповеди.

– Папаша! Молоко на губах… – Толстяк потянулся было к юнцу, посмевшему нахамить убеленному сединами мудрецу, и вдруг, как-то нехорошо захрипев, уронил пластиковый стаканчик. Здесь все пили из одноразовых пластиковых стаканчиков – местные буфетчики не видели ничего предосудительного в том, чтобы разливать в них и российскую пшеничную, и шведскую смородиновую. Но толстяк уже не обращал внимания на пролившуюся водку, он посинел, в уголках рта появилась розоватая пена. Ноги его не слушались. Он попробовал зацепиться за край стола, вернее, за долгополую скатерть алого искусственного шелка, но ткань не выдержала немалого веса мужчины в бежевом, и он упал на спину. Сверху его накрыл алый шелк.

Первыми оправились от шока и бросились к мужчине Глеб и Лизавета. Валерий Леонтьевич практично побежал за доктором. Нинель Семеновна нервически кричала или, скорее, визжала. Побледневший Петя Рюмин озирался и явно старался запомнить – что, где, когда.

Лизавета стояла ближе к проповеднику, поэтому она первая наклонилась над ним и схватила за руку, пытаясь нащупать пульс. Она никогда не попадала в подобные ситуации и действовала интуитивно – точнее, так, как действовали героини американских боевиков: только на съемочных площадках Голливуда толстые солидные гости парламентских центров теряют сознание, ввязавшись в диспут с прогрессивными журналистами.

– Что, что с вами? – Вопрос она задала почти машинально, уже не ожидая ответа.

Мужчина повернул к Лизавете голову, веки его дрогнули.

– Значит, они все-таки откроют школу двойников!

– Что? – ошалело переспросила Лизавета.

Ответом было молчание. Молчание, в котором присутствовала какая-то страшная тайна. Тайна, несущая смерть. Ведь человек в бежевом костюме умер или вот-вот умрет. Но Лизавете отчего-то померещилась цепочка, в которой это была не первая и не последняя смерть. Может, потому, что слишком алым был шелк скатерти, так быстро превратившейся в саван.

НА ПРИВИВКУ ПЕРВЫЙ КЛАСС

Через несколько минут появились лекари, причем не в белых халатах, а в голубых «пижамах». Они уложили рухнувшего на носилки и немедленно скрылись в неизвестном направлении.

«Что с ним? Куда его унесли?» – растерянно хлопала ресницами Лизавета. Рядом крутился не менее растерянный Глеб. Их успокоил пришедший вместе с врачами Валерий Леонтьевич:

– Это местные врачи. Здесь на втором этаже медпункт. Выборы дело нервное, непредсказуемое, люди в Думу лезут с ослабленным здоровьем. Вот для них и держат бригаду кардиологов.

– Но этот человек, кажется, умер… – заикаясь, пролепетала Лизавета. Она искренне не понимала, почему доктора столь быстро и безмолвно утащили мужчину в бежевом костюме. В таком темпе действуют рабочие сцены, когда надо за минуту сменить декорации за кулисами. Буфетчики тоже сработали оперативно. Рассыпавшиеся стаканы убрали, скатерть опять постелили на стол. Никаких следов.

– Они даже не спросили, что, собственно, с ним случилось. Не взяли стакан, из которого он пил, не поинтересовались, сколько человек выпил и с кем. Если это инфаркт… Если он умер от инфаркта… – Лизавета не успела закончить фразу, ее остановил пренебрежительный взгляд маститого журналиста. Петюня Рюмин заметил этот взгляд и не преминул вмешаться в разговор:

– Я и не знал, Лизонька, что ты такая слабенькая, даже со склонностью к истерии. – Рюмин, проработавший бок о бок с Зориной почти два года, прекрасно знал, что когда Лизавету называли «Лизонькой», она превращалась в фурию.