Мезенцев обернулся и увидел, что Леван почему‑то привстал. Жора Маятник с раскрытым ртом глядел на них обоих, не понимая происходящего. Позади Левана рыжеволосый Миша дрожал от возбуждения. Он был бледен и, кажется, вот‑вот упадет в обморок.

– Так это ты?! – спросил изумленный Леван. – На самом деле – это ты?!

Мезенцев понял вопрос без пояснений. Преодолевая подступающий ужас, он виновато развел руками, как бы извинясь за то, что сделал.

И за то, что должен будет сделать сейчас.

3

Мезенцев сбросил с плеча руку Коли и выдернул у того из наплечной кобуры пистолет.

Коля зверски скривил лицо и получил первую пулю – не за гримасу, а за то, что стоял ближе всех.

Потом Мезенцев стрелял в пять других бледных пятен, являвшихся человеческими лицами, но по‑настоящему старался он попасть только в одно – в бледное слепое лицо рыжеволосого юродивого.

Единственного человека во вселенной, который знал всю правду про Мезенцева. Ту правду, которую и сам Мезенцев предпочел бы забыть.

Поэтому Мезенцев стрелял, пока не кончатся патроны в обойме.

Досадное недоразумение. Все это не более чем досадное недоразумение.

Глава 31

Настя Мироненко

1

Миллионы светящихся точек медленно сливаются в большие пятна, а те приобретают внятные очертания, и в результате перед глазами в очередной раз возникает то, что Настя совершенно не желает видеть, но тем не менее видит снова и снова...

Картинка окончательно прояснилась, словно мозговой видеомагнитофон наконец произвел автотрекинг вставленной кассеты. И Настя видит...

...Незнакомец вытер лезвие ножа о кухонную тряпку и не очень уверенно произнес:

– Ну вот. Ну вот теперь уже не надо спрашивать – бабушка, как здоровье?

Девочка, так и не успевшая снять шубу, а лишь расстегнувшая верхнюю пуговицу и развязавшая тесемки вязаной шапки, дрожала мелкой дрожью и ничего не отвечала. Ее остановившийся взгляд был неотрывно нацелен на вытянутую в направлении пола бабушкину руку. По пальцам медленно стекала темная кровь, она чуть задерживалась на желтых старушечьих ногтях, а потом отрывалась от поверхности кожи и падала на пол.

– Ничего не хочешь мне сказать? – Незнакомец задумчиво вертел в руках кухонный нож, а потом резким движением швырнул его в раковину. – Ничего? И ничего не хочешь сделать? Нет? Так и будешь сидеть?

Он приблизился к девочке вплотную – большой темный человек с чужим запахом и сильными руками. Потом зашел ей за спину и положил ладони на плечи. Его ладони – широкие и тяжелые. Сцепленные вместе, они составляют надежный ошейник, сомкнувшийся вокруг детской шеи.

– Молчишь. Ничего не говоришь. И ничего не делаешь. Хорошо. Я подожду. Раз такое дело, я подожду.

Очередная темная капля ударила в пол. Пальцы на плечах девочки зашевелились – незнакомец размял их, словно он пианист, а тонкие детские кости – клавиатура, предназначенная для исполнения некоего произведения.

Некоторое время они были неподвижны – девочка и мужчина за ее спиной. Неподвижны, словно памятник.

А затем тьма окутала их. Как всегда. Как всегда.

И, как всегда, после этого сна Настя проснулась с подступившей к горлу тошнотой. Тошнота была реальна и понятна. Сон был нереален и непонятен. Однако почему‑то он приходил в ее сны снова и снова.

Это была еще одна печальная нелепость – одна из многих в ее жизни.

2

Настя знала, что это всего лишь сон. Сон, который навещал ее с невыносимой регулярностью, словно имел на это право.

Но в этом сне не было никакого смысла, там был просто кошмарный сюжет, позаимствованный из телевизионной криминальной хроники или из плохого фильма ужасов.