Поравнявшись с Исой, он хлопнул парня по плечу и, памятуя, что тот вроде бы учит английский, произнес:

– Хэлло, кид...

– Гутен абенд, геноссе Бондарев, – ответил Иса.

– О! – Бондарев изобразил глубокое потрясение, настолько глубокое, что губы Исы тронула едва заметная улыбка.

Они вошли в гостиницу. В дальнем конце вестибюля, рядом со стойкой администратора, Бондарев увидел Лапшина, который был настолько занят, что не обратил на вошедших никакого внимания. Гораздо ближе – и это стало сюрпризом для Бондарева – он увидел майора Афанасьева, который нервно вышагивал вдоль стены.

Афанасьев тоже узнал Бондарева, быстро подошел к нему, криво усмехнулся:

– Теперь понятно... Московский писатель, да?

– Приходится подрабатывать, – ответил Бондарев, ища взглядом Морозову и не находя ее. – А вы тут какими судьбами?

Афанасьев подошел вплотную и перешел почти на шепот:

– Помогите мне. Сделайте что‑нибудь. Прошу вас. Вы же знаете...

– Сделать что? – Бондарев видел перед собой взволнованного майора, который, конечно же, сам по себе неплохой человек, но только непонятно, почему его допустили в это здание во время таких событий.

– Она – там, – сказал майор.

– Она?

– Настя.

Бондарев схватился за виски и стал яростно их массировать. С этого момента он боялся хоть на миг потерять ясность рассудка и упустить хоть малейшую деталь. Он понимал, что происходит нечто очень важное, и степень этой важности он пока не понимает, как не понимает ее майор Афанасьев, как не понимает ее Морозова и, пожалуй, даже Директор.

– Как она здесь оказалась?

– Она вернулась в город. Вчера или позавчера. Не знаю, почему она остановилась в гостинице, ведь у нее есть дом. Но это неважно. Она остановилась в этой гостинице. Потом приехала домой. Мы встретились. Мы поговорили. Потом она почему‑то убежала и... Не знаю, почему. Потом я по телевизору увидел в новостях вот это все. – Афанасьев широким жестом обвел вестибюль гостиницы. – Сказали про заложников. Что там есть молодая девушка. Я сразу ей позвонил в номер – там никто не брал трубку. Я снова позвонил. Никого. Тогда я приехал сюда. Показал удостоверение, все рассказал. Меня провели в школу, куда вывели людей из гостиницы. Я все там обошел – Насти нет. Сказали, что заложниц трое, среди них молодая девушка. По описанию подходит. Я пришел сюда. Но ваша женщина поднялась наверх и передала оттуда, что девушка – это не Настя. И теперь я не знаю, что делать и как вообще...

– Подождите здесь.

– Да‑да, этим я и занимаюсь, – сказал Афанасьев без особой надежды в голосе. Он отступил на шаг, потом снова подступил к Бондареву вплотную и умоляюще зашептал: – Ну я вас очень прошу... Ну сделайте что‑нибудь! Ну найдите ее!

– Конечно, – сказал Бондарев, но Афанасьеву этого было мало.

– Вы не понимаете, – говорил он, и его лицо исказилось таким откровенным страданием, на которое, как казалось Бондареву, взрослые мужчины просто не способны. – Вы не можете понять, насколько это важно... Мне нужно сказать ей очень важную вещь! Я должен был ей сказать это давно! Но я... Это моя вина. Если бы я сказал это два года назад, то, возможно, все было бы иначе, возможно, она не сбежала бы из дома. Я должен был ей сказать это сегодня днем, но... Я снова не успел. И если что‑то с ней случилось... Я просто не переживу, что она так и не узнает.