Ни разу мне не пришлось ощутить его глубже — этот мерзкий страх того, кто чувствует себя выброшенным из жизни, перед теми, кто действительно выброшен из нее, — чем в одно одинокое утро.

Я не встаю. Минна где-то на юго-западе. У нее встреча с учащимися технического лицея в районе Тулузы. С читателями то есть. Значит, сегодня никакой любовной разминки с неизменным кофе. Надо бы сразу сесть за книгу, но нет, я валяюсь в постели, уставившись в пространство, точно как когда-то сидел перед домашним заданием («Не мешайте малышу, он занимается!»). Наконец я включаю радио. Свой любимый канал. Начинается одна из моих любимых передач. Раз в неделю в редакции собираются для беседы патентованные умы, говорящие столь редким в наше время тоном людей, которым нечем торговать. Они степенно обмениваются мыслями по поводу написанных эссе, рассудительно ссылаясь на прочитанные. Именно то, что мне надо, в это утро сплошного безделья: кто-то будет думать за меня. Только никому не говорите: я буду потреблять эти умные мысли так же лениво, как читал бы первую попавшуюся газетенку. Замечательно! При звуках музыкальной заставки у меня уже текут слюнки, и сразу после представления участников я начинаю скользить по «американским горкам» фраз, мягко взмывая на вершины аргументации, чтобы потом снова оказаться на земле — ощущая себя в полной безопасности благодаря приятности голосов, гибкости суждений, основательности доводов, серьезности тона, точности анализа, безупречному соусу, которым ведущий поливает, связывая их воедино, выступления присутствующих, избегая возможных споров и пространно развивая собственные мысли… Мне всегда нравилась эта передача, кроме всего прочего, своей элегантностью: реальная действительность там старательно полируется, чтобы предстать передо мной в более удобоваримом, а значит, и утешительном виде. Однако в это утро разговор заходит об «уличной» молодежи. В какой-то момент три голоса начинают обсуждать некую кинокартину. Я навостряю уши. Фильм, который, похоже, произвел тяжелое впечатление на ведущего, — о предместьях. Нет, о пьесе Мариво. Нет, о каком-то педагогическом проекте. Да, точно, это фильм о лицеистах из предместья, которые ставят вместе с учителем французского пьесу Мариво. И называется он «Увертка». Это не документальная лента. Вернее, как бы документальная, но снятая по сценарию. Она не показывает реальной действительности, но стремится дать о ней наиболее верное представление. Я слушаю с особым вниманием еще и потому, что видел фильм, о котором идет речь. Я не слишком жаждал смотреть его: еще одна история про школу, про предместья… Но тем не менее посмотрел, побуждаемый, конечно же, этаким атавистическим любопытством. (Загробный глас дяди Жюля: «Иди смотри „Увертку“, племянник, и без разговоров!») И это было совсем неплохо: чтобы провести своих учеников путями прекраснейшей литературы, учитель избирает театр. Класс ставит «Игру любви и случая» Мариво. Мы видим, как мальчишки и девчонки отдают этому занятию всю свою энергию, все свое внимание, чему не мешают ни их собственные любовные истории, ни семейные или внутриквартальные проблемы, ни подростковая вражда, ни мелкие делишки, ни трудности с языком, ни даже дурная слава, закрепившаяся за театром вообще, — шутовское занятие. Я вышел из кино, утвердившись в мысли, которая всегда посещает меня, когда я бываю в окраинных школах: дядя Жюль не умер! И сегодня существуют еще такие дяди Жюли и тети Жюли, которые, несмотря на невероятную трудность подобных спасательных операций, отыскивают детей, где бы те ни находились, чтобы поднять их на собственную высоту крутыми тропами французского языка — в данном случае языка восемнадцатого века.

Однако у ведущего создалось совсем другое чувство. Никакого оптимизма. Ни малейшего энтузиазма. Он вышел из кинотеатра в ужасе от языка, на котором начинают изъясняться эти молодые люди, как только расстаются с Мариво.