Ловат, видя, что угодил в ловушку, решил прорываться. Он произнес краткую вдохновенную речь перед своими соплеменниками и бросился в атаку, увлекая за собой остальное войско. Несколько мгновений безумной скачки, и вот враги сошлись лицом к лицу. Стоял жаркий июльский полдень, солнце палило нещадно, и воины скинули не только дорожные пледы, но также и короткие куртки и жилеты. Сражались в одних рубашках и килтах, отсюда и название битвы — «Блэр нан Лейн», то есть «Битва рубашек».

Вскоре после начала схватки на сцене объявился и старший сын Ловата, которого отец намеренно оставил дома перед началом рейда в Долину. Юноша лишь недавно вернулся из Франции, где прошел курс обучения в Парижском университете. Судя по всему, его ждала блестящая участь. Накануне описываемого сражения он отсутствовал дома — охотился где-то на холмах, но по возвращении узнал обо всем от своей мачехи. Леди Ловат принялась насмехаться над юношей (причем, скорее всего, делала она это умышленно), упрекать его в трусости: мол, он-де тут прохлаждается, в то время как его отец и настоящие мужчины бьются за честь клана. Уязвленный юноша собрал дюжину верных людей и со всей поспешностью выступил на помощь соплеменникам. При виде подоспевшего сына лорд Ловат испытал не радость, но смятение — ведь положение его на тот момент было отчаянным. И действительно, юноша бросился в самую гущу схватки и несколько мгновений спустя пал от руки безжалостного врага. Охваченные яростью Фрэзеры бились, как тигры: теперь они стремились не к победе, а к отмщению. Ряды сражавшихся сомкнулись так тесно, а ожесточение схватки столь возросло — никто уже и помыслить не хотел об отступлении, — что, по словам древнего хрониста, «воины и с той и с другой стороны падали один за другим — как деревья при вырубке леса — до тех пор, пока не поредели их ряды, и горцы не принялись биться на кулаках».

В ходе схватки один из Макдональдов бросился на здоровенного врага со словами: «Это тебе от кузнеца из Кланранальдов!» Фрэзер ловко парировал удар своим лохаберским топором и прокричал в ответ: «А это тебе от кузнеца Макшими (то есть Ловата)!» По окончании битвы обоих противников обнаружили бездыханными — страшно изрубленные тела лежали рядом.

День шел к концу, сражавшихся становилось все меньше. Да и те, что остались, уж не имели сил держать в руках клейморы и перешли на кинжалы. Какая-то группа, не прекращая схватки, переместилась на берег озера, дабы воины имели возможность по ходу дела напиться и освежить измученные тела в живительной влаге. Тут, на мелководье их и нашли после боя: горцы лежали попарно, не размыкая смертельных объятий.

В пылу сражения воины уже не обращали внимания на раны. Даже те, кто не имел сил подняться, старались хоть как-то помешать врагам, нанося им случайные удары кинжалом — по ногам, по рукам, куда доведется. Сам Ловат был страшен в бою, и, наверное, многие, глядя на него, поминали Симона де Монфора в битве при Льюисе. Орудуя двуручным мечом, он буквально прорубал себе путь в гуще врагов. Но в конце концов и он упал бездыханным, и тут же над полем боя разнесся клич: «Thuit a cruaidh chascar!» («Кровожадный рубака пал!») Это стало сигналом к концу схватки, и скоро все было кончено. Лучи заходящего солнца освещали страшное побоище.