Однако не верьте своим ощущениям: кладбище это, возможно, самое прочное и солидное в мире. Вы прогуливаетесь по вполне реальным наклонным дорожкам, а вокруг высятся грандиозные мраморные памятники — самые претенциозные знаки печали, какие человечество породило со времен египетских пирамид. Джон Нокс похоронен под одной из эдинбургских мостовых, зато здесь ему возведен памятник — фигура знаменитого реформатора в мантии и женевском берете стоит на верху дорической колонны, словно охраняя покой кладбища. Самым же большим и трогательным открытием для меня стала могила Уильяма Миллара, человека, написавшего знаменитого «Крошку Вилли-Винки» — стишка, который я знаю с малых лет.

Созерцание здешних надгробий напомнило мне еще об одной могиле: она располагается прямо на улице Глазго, и тысячи людей ежедневно проходят мимо, не обращая внимания. Речь об участке тротуара напротив старой церкви Святого Давида (или Рамшорн, как ее стали называть позднее). Здесь виден крест и буквы «КВВС», то есть «Королевские военно-воздушные силы».

5

Если вы никогда не присутствовали при спуске на воду корабля, то гарантирую: вам предстоит волнующее событие…

Вы входите на верфи через главные ворота и замечаете, что все вокруг улыбаются. Люди стараются не показывать своего возбуждения. Если спросить любого из них, то он скажет, что предстоит повседневная работа, обычная рутина, к которой они давно привыкли, однако не верьте этим словам! Ни один человек — если у него, конечно, есть сердце — не может остаться равнодушным при рождении нового корабля. Особенно если перед этим вы напряженно трудились на протяжении восьми месяцев: колотили молотком по обшивке или висели в хлипкой люльке, орудуя клепальной кувалдой; если вы сидели в кабине подъемного крана и по частям — пластина за пластиной — переносили гордое тело будущего корабля. И вот теперь вы совсем не волнуетесь? Да ни за что не поверю!

Судно лежит на боку на стапеле — странно обнаженное, высокое и сухое. У него пока нет ни мачт, ни труб, ни двигателей. Мостик, правда, уже присутствует, но еще не крашеный и не одетый в стекло. Там, на страшной высоте, кучка рабочих суетится на палубе корабля — бегают, что-то кричат, свесившись через борт, глазеют на далекий эллинг. Все готово к спуску, дело за Клайдом.

Корма корабля со своими еще не опробованными гребными винтами вознесена на высоту многоэтажного дома. Если совершить пятиминутную прогулку вдоль корпуса, то там, в тени огромного переднего полубака, располагается маленькая огороженная платформа, затянутая малиновой тканью.

Так приятно наблюдать за людьми, которые только что вколотили последние заклепки в эти пол-ярда красной материи.

И вот начинается прилив. Вода постепенно прибывает, а все присутствующие с нетерпением поглядывают на часы. Приезжают на машинах хорошенькие девушки. Они останавливаются возле мастерских, рассматривают судно, читают вслух его название — вроде бы «Императрица Востока»? — которое большими бронзовыми буквами выгравировано на носу. Люди в рабочей одежде — те самые, что на протяжении восьми месяцев трудились над будущим судном, собираются кучками, тоже смотрят наверх, курят, шутят и смеются, восхищаясь красотой «Императрицы».

Внизу, в тени корпуса, как крысы, копошатся какие-то люди: они проверяют огромные деревянные блоки, на которых покоится корабль. Когда вода поднимется достаточно высоко, несколько ударов молотка пошлют его вниз, в устье Клайда.

Сейчас важна каждая минута. В толпе рабочих раздается смех: это сверху, с палубы судна спускают веревку, которая в конце концов останавливается как раз напротив малиновой платформы. По мере того как она опускается, становится видно, что это не простая веревка, ее последние ярды раскрашены в красно-бело-голубой цвет.