Погас огонь в подвале. Послышались шорохи и отвратное шлепанье, как если бы огромная жаба ковыляла, волоча по земле прыщавое свое брюхо.

Пацаны, холодея от ужаса, увидели, как из их подвала выползает ужом черное, угловатое и одновременно бесформенное. Издали похоже на человека, но вместо того, чтобы распрямиться, поднявшись на поверхность, оно продолжило передвигаться на четвереньках, издавая утробные стоны. Оно двигалось еле-еле – и так же медленно, как в липких ночных кошмарах, вдруг начало поворачиваться, припадая на конечности, похожие на руки и ноги… это и были руки и ноги. Человек это был, который полз на локтях, волоча ноги, издавая душераздирающие стоны, а потом вдруг окрестности потряс дикий вопль, переходящий в вой: «Есть! Хочу есть!»

Заверещав по-поросячьи, Анчутка с Пельменем припустились прочь, сквозь поросль, вниз с пригорка, шлепая по воде, по водорослям.

Существо же, приняв вертикальное положение и преобразившись в человека, буркнуло: «Неучи», оправило пиджак, перекинуло через руку пальто, подхватило чемодан и отправилось по своим делам.

29

Ругаясь на чем свет стоит, Колька перешел на ту сторону острова, откуда виден был берег с кладбищем.

«Шумновато там сегодня», – подумал он, глядя, как темные силуэты носятся промеж крестов, потом кубарем скатываются с пригорочка на песок, чуть не на четвереньках несутся к воде, прыгают на плавун и бесстрашно шлепают прямо по нему.

«Пьяные, что ли?»

Колька поежился. Кто в здравом уме отважится скакать по зыбкому гамаку из трав, под которым с каждым шагом становится все глубже?

«Точно, пьяные. Вот уже сто метров от берега, а они все держатся. Или легкие? Или вообще не люди? Да нет, не может быть, сейчас ухнет кто-то. Вот сейчас… сейчас…»

Стоило так подумать, как под одним из беглецов разошелся плавун и он с головой ушел под воду. Второй, повернувшись, ринулся к нему – и угодил в другую прогалину. Только и слышно было захлебывающееся, самозабвенное сквернословие да беспомощные шлепки.

Разлетались с дикими воплями ночные птицы, ухали совы, у далекого жилья пошли переругиваться собаки.

Сплюнув, Колька скинул одежду, выдернул из своего шалаша один горбыль и поспешил к «плоту». И поспел как раз вовремя: запутавшись в скользких стеблях, бегуны по воде уже пускали пузыри, продолжая хвататься руками за скользкие стебли.

– Цепляйтесь! – он протянул палку в их сторону, налегая животом на другой конец жердины.

Сперва один, потом второй, нащупав опору, вынырнули, отплевываясь, с глазами, вытаращенными от испуга.

– Живы? – спросил Колька.

– Ы-ы, – ответил один.

Второй плаксивым Анчуткиным голосом пожаловался:

– Меня за ноги держат!

– Не дергайся, дурак. Не сучи копытами, все, теперь не утонешь. Давай, три одну ногу другой, вторую, не торопись.

– Сапоги-и-и-и, – протянул Яшка плаксиво.

– Чего? – прикрикнул Колька. – А ну, и раз, и два, и раз, и два! А ты не шевели ногами вообще, замри.

Подчиняясь ворчливым, но дельным и спокойным приказам, они смогли освободиться из плавуна. Колька осторожно скользнул в чистую воду, уступая «плот» в конец вымотавшимся недоутопленникам, и, придерживая его, поплыл к острову.

Пельмень держался молодцом, чуть придя в себя, начал помогать, подгребая. Анчутка лишь шлепал по воде вялыми руками, потом, невзначай хлебнув воды, закашлялся, зачем-то отпустил «плот» и собрался было пойти ко дну, да Андрюха, схватив его за волосы, выдернул как редьку.

Так совместными усилиями дотолкались они до острова, нащупали ногами дно.