Они толкали их коленями, цепко удерживая и приподнимая за волосы, отчего дети визжали и брыкались.

— Мы зарежем их! — угрожали чеченцы. — Бросайте автоматы!

Офицеры прикладывались к автоматам, выцеливая чеченцев, но стрелять не могли, боясь зацепить пленников. Но, выцеливая чеченцев, они видели, вынуждены были неотрывно смотреть сквозь прорези прицелов на искаженные ужасом и болью детские лица.

Все это было страшно! Ко всему этому офицеры, которых готовили для войны с равным им противником, были не готовы! Война, конечно, драка, но драка мужчин против мужчин — гражданские в ней не в счет!

— Эй, вы слышите? — кричали чеченцы, подергивая руками, на которых были внахлест, поперек ладоней, намотаны детские волосы. — Давай иди сюда!

Одна из девочек каким-то чудом смогла вырваться из рук чеченца и побежала вперед. К отцу. Побежала что было сил, мелькая в воздухе сандаликами.

Не добежала…

Вслед ей полоснули из автомата, и девочка, резко, на бегу, переломившись пополам, как будто ее кувалдой по пояснице ударили, рухнула на асфальт.

Оставшийся без прикрытия чеченец испуганно присел, упал на землю и пополз назад. Но в него даже не стреляли, боясь, что другие в отместку начнут убивать детей.

И тут же грохнул, раскатился эхом одиночный выстрел. И раздался торжествующий вопль чеченцев. Кто-то, не в силах всего этого выдержать и не имея возможности что-то изменить, развернул к себе автомат и нажал на спусковой крючок, чтобы не видеть, как в чужих руках судорожно бьется его ребенок и как ему, живому, отрежут голову. Кто-то предпочел застрелиться.

Они ничего не могли сделать — они могли только смотреть! На это невозможно было смотреть спокойно, даже если бы это были чужие дети — а это были не чужие им дети!

— Я пошел, — глухо сказал один из офицеров.

Он догадывался, понимал, что его скорее всего прикончат, но он надеялся, что они пощадят его сына.

Он отбросил автомат и поднял руки. Его никто не останавливал. И его никто не осуждал. В такой ситуации каждый должен принимать решение сам, не ожидая ничьего приказа.

— Я иду! — крикнул майор. — Отпустите ребенка!

Его десятилетний сын смотрел на него с испугом и надеждой. Он думал, что отец защитит его и теперь, как защищал всегда. Потому что мать — уже лежала на земле возле его ног. Без головы.

Офицер шел медленно и напряженно, и все — и чеченцы, и свои — смотрели на него. Офицер приблизился, и его сына отпустили. Он бросился навстречу отцу, налетел на него, вжался в него, зарыдав в голос.

— Ну все, все, успокойся, — тихо уговаривал его отец, который даже обнять его не мог, потому что боялся опустить руки.

— Мы можем идти? — спросил он.

— Давай, иди! — кивнули чеченцы, расступаясь. Офицер, все еще не опуская рук, пошел вперед. Он уже почти поверил в то, что все будет хорошо.

— Видите, мы отпустили его! — громко и хвастливо крикнул один из чеченцев. — Мы держим свое слово! Бросайте оружие — вы нам не нужны.

А может, и точно?.. На хрена им сдалось это чужое, брошенное командованием на произвол судьбы оружие, за которое их женам режут глотки?!

И кто-то уже тоже решил сдаться. Потому что присяга и уставы не оговаривают случаев, когда тебя предает и подставляет под убой вышестоящее командование и когда на твоих глазах убивают твоих детей!

Но чеченцы не собирались никого отпускать, потому что это глупо. Щадить пленников — значит плодить кровников.

Вслед ушедшему офицеру побежали два чеченца. И тут же за утлом глухо простучала автоматная очередь. Длинная.