Это русские несут на могилы своих усопших цветы. Как будто покойники девушки! Чеченцы приносят не цветы, они приносят и бросают на могильный холмик отрезанную голову убийцы. Чему душа усопшего должна возрадоваться куда больше, чем букетику десятирублевых гвоздик!

Не испорченные цивилизацией, приехавшие из чеченской глубинки родственники подходили к сыновьям покойного, поддерживали их в их горе и предлагали свою помощь и посредничество в очевидном для них деле. Они не требовали немедленных действий, но своим деятельным участием подразумевали хоть какие-нибудь действия. Потому что это для них само собой разумелось. Ведь себя они тоже считали потерпевшей стороной.

Их предки никогда не бегали жаловаться на обидчиков властям, а брали кинжал и котомку с лепешками, прыгали на горячего скакуна и уносились в горы, где не ели и не спали, пока не находили обидчика и не убивали его в честном поединке, отомстив за своего родственника и смыв позор с себя! И невозможно было себе представить, чтобы убийца безнаказанно жил рядом с ними!

— Слушай, может, тебе автомат нужен, а? — прямо спрашивали, отозвав в сторону, родственники старшего сына покойного.

— Какой автомат? — не понимал поначалу тот.

— Хороший автомат. Новый. Сам на базаре купил! Скажи — сразу твой будет!

— Ну что вы, какой автомат? — вяло отнекивался старший сын, на которого, в первую очередь, легла кровь его родителя.

— А-а, понял, у тебя свой есть… — понимающе кивал родственник, предлагавший оружие. — Но если тебе еще один нужен — ты только скажи!

Ну как им объяснить, что Москва не горы, что здесь другие порядки? Что здесь запросто можно жить рядом со своим обидчиком и даже служить под его началом и дружить с ним семьями. Что здесь все эти «дикие» обычаи не проходят, потому что тогда каждый день придется резать по пять-шесть постовых милиционеров, которые надумают проверить твой паспорт, минимум раз в неделю — начальника жэка и без счету прохожих, которые вспомнили походя твою нерусскую мать или косо посмотрели на твою женщину! Это ж пол-Москвы придется вырезать!..

Родственники отходили. Но чуть позже подходили снова.

— Если ты не можешь, если тебе нельзя — мы сами можем их убить. Ты только скажи «да»!

— Нет! Бога ради, не надо никого убивать! — умолял обрусевший сын чеченского народа, не зная уже, как спровадить назад в Чечню загостившихся у него и жаждущих крови родственников. — Я сам разберусь с этим делом! Я обязательно их убью, всех, только попозже, когда освобожусь, сейчас у меня много срочной работы.

Как будто в жизни может быть что-то важней мести!

Две сошедшиеся по нерадостному поводу цивилизации никак не могли понять друг друга и столковаться.

Столковались их дети…

Родителям бы вовремя прислушаться к их разговорам и присмотреться к возникшей между внуками погибшего профессора и их «деревенскими» ровесниками дружбе. Но им было не до того. Не до них.

А зря!

Ведь законы детского общежития очень созвучны «законам гор» — они так же непосредственны и наивны и точно так же жестоки, потому что не приемлют полутонов. Если тебя обидели — то нужно дать сдачи; если задели кого-то из своих — бросайся в драку, чтобы его защитить; если «их» много, то собирай «наших», сходясь стенка на стенку! И там, и там геройство трактуется одинаково, а обвинение в трусости считается худшим из обвинений!

При этом у мальчишек были свои застарелые обиды: у московских — за «наезды» русских на «кавказцев» и жесткие дворовые стычки, у «деревенских» — за бомбежки и обстрелы их сел, за убитых русскими солдатами отцов и братьев.