Это было уже не первое задание Подольского за линией фронта. Но впервые он шел командиром группы. Вопросы Гордона насторожили: напарник что-то задумал. Но и сам он теперь боролся с нахлынувшим смятением: вот он наконец-то в расположении своих, без присмотра, сам себе командир, можно выйти к первому попавшемуся посту, все рассказать, ведь на нем нет крови. Не стрелял он ни пленных кавалеристов под Всходами, ни партизан во время зачисток лесов. Но зачтется ли там это? Зачтется, скорее всего, другое. То, что он дезертировал из Красной Армии, что добровольно вступил в казачью сотню, которая оказалась вовсе не сотней, а карательным отрядом, что теперь и вовсе служит в русской роте специального назначения, которая на самом деле является абвергруппой под названием «Scwarz Nebel» — «Черный туман». Группа пока в стадии формирования, и чем им прикажут заниматься, какую работу выполнять, еще не до конца ясно. Но, судя по первым заданиям и по тому, что включено в программу обучения, заниматься придется диверсиями, глубокой разведкой, проведением карательных акций в партизанских районах. Смирнов знал настроение добровольцев. Большинство из них действительно поверило тому, что пишут в листовках: сдавайтесь, штыки в землю, переходите на нашу сторону для борьбы с большевиками против райкомов и колхозов. Бей жида-большевика, морда просит кирпича… Но действительность оказалась иной. Никакой Русской освободительной армии нет. Немцы, которые формируют в ближнем тылу русские роты, к фронту их близко подводить и не думают. Всюду суют нос. Проводят регулярные проверки, иногда похожие на обыски. Используют как спецкоманду для выполнения всяких грязных дел. Легко сказать: перейти к своим… Один раз он уже пытался это сделать. Ничего не вышло. Полуживого в лесу подобрал немецкий патруль. Когда очнулся, увидел, что кругом лежат и стоят оборванные, заросшие многодневной щетиной люди в красноармейской форме. Вонь, смрад, стоны раненых. Когда погнали колонной дальше, окликнул переводчика. Тот сразу все понял. В дороге его отделили от колонны, посадили в телегу и повезли в другую сторону.

Кто я теперь, думал Подольский, слушая за спиной хруст шагов напарника. Когда-то, еще год назад, был курсантом Подольского пехотно-пулеметного училища Степаном Смирновым. А теперь? И кто он, этот бывший боец Красной Армии Галустян по кличке Гордон. Замашки-то не рядового солдата. Да и армянином от него не пахнет… Все мы тут со смутным прошлым, о котором никто никому не рассказывает. Большинство таких. Редко кто верит Радовскому. Господин майор, похоже, и сам не особо верит в то, что говорит перед строем и в учебных классах. Новая Россия… Без большевиков и немцев… Это каким же образом? Главное, что никто в роте не задает ему этих трудных вопросов. Значит, ответ у каждого свой. А то, что скажет Радовский, никого не волнует.

Они подошли к деревне. Рассветало медленно, как рассветает в непогоду. Но даль уже проступила: сонное сжатое поле, склоном уходившее в пойму небольшой речушки, на той стороне обрамленное хмурым лесом, ближе к дворам, за самыми огородами два стожка, между ними почерневший, придавленный узкими тележными колеями проселок в две колеи. Куда он ведет?

— Подождем здесь, — сказал Подольский и достал карту.

Нужно было сориентироваться, чтобы определить дальнейший маршрут.

— Ну что, Подольский, где мы? Правильно хоть нас выбросили?

— Правильно. Если эта деревня называется Малый Хутор, а речка Ржанка, то вон та дорога уходит как раз на Большой Хутор. Там — первый мост. Там — шоссе.

— Хорошо ориентируешься, Подольский.

— Чему учили…

— В Подольске, что ли? — кусая соломинку, как бы между прочим поинтересовался Гордон. — Или там?..

— И там, и там. А вот где, Гордончик, тебя учили?

— Там же, где и тебя, — усмехнулся Гордон.