Вдвоем с Подольским уходить нельзя. Помешает. Одному легче будет придумать новую легенду. Прикинуться больным. Как же называется эта болезнь, когда человек теряет память? Однажды они с Профессором разговаривали на эту тему. Парамнезия… Редупликация… Вспомнил, конечно, вспомнил. При этом заболевании человек не просто теряет память, но у него могут возникнуть так называемые ложные воспоминания. Симулировать такое состояние будет непросто. Конечно, непросто. А что сейчас просто? Просто только — умереть. Уходить надо одному. И как можно скорее. Пока Подольский не освоился в новой обстановке. Редупликация… Парамнезия… Ложные воспоминания… Вот верный выход. С этого момента Гордон жил только одной мыслью.
Дождь то немного затихал, то снова сыпал и сыпал на окрестность, отяжеляя кусты и травы и делая открытое пространство неприютным, опустошенным. Лето прошло. Начиналась осень, пора холодных, затяжных дождей. И Подольский вспомнил октябрь прошлого года. Тот же пейзаж вокруг, то же низкое, будто пригнутое, небо, такая же серая, стылая деревушка впереди, где тебя никто не ждет, то же ощущение внутренней неприкаянности и неопределенности. Один из мостов, который должна была взорвать группа поручика Самарина, судя по карте, находился именно там, где в прошлом году их Шестая курсантская рота спешно отрывала окопы и где оставила больше половины своего личного состава. В первой же деревне, куда они зашли, столкнулись с группой диверсантов в красноармейской форме. Это были «древесные лягушки». В апреле под Вязьмой действовала та же самая группа. Но там всем им, в том числе и группе Радовского, крупно не повезло. Танкисты и гренадеры испортили все. Они обстреливали кочующий «котел» из всего, чем располагали, и вместе с прорывающимися положили много людей из спецчастей, спецгрупп и прочих формирований, чьей задачей было взять в плен, живыми, не только генерала Ефремова, но и весь его штаб. Для будущей Русской освободительной армии нужно было добыть готовое армейское управление. И не из эмигрантов, не из бывших «ваше благородие», а из красных офицеров. Радовского это оскорбило, хотя виду господин майор не подавал и во время операции действовал с такой быстротой, ловкостью и храбростью, что они, молодые, едва поспевали за ним. Это потом, уже в лесу, все пошло не так, как было задумано вначале.
Где-то в этих местах год назад они, курсанты Подольского училища, схватились с бранденбуржцами из диверсионной роты. Теперь же и сами они — диверсанты. Все перевернулось. Правда, и тогда, год назад, в отряде «древесных лягушек» не все говорили по-немецки.
— Входить в деревню не будем. Подождем.
— Пока до костей не промокнем?
Смирнов пропустил мимо ушей последнюю фразу Гордона. В конце концов напарнику следовало платить той же монетой. Обычное солдатское нытье: не вовремя подвезли котел с горячей кашей, негде просушить портянки…
Но дождь действительно донимал. Холодные капли стекали с пилотки и заползали под ворот телогрейки. На ветру одеревенели руки.
И вот, наконец, на околице что-то задвигалось. Подольский вскинул бинокль. Девочка лет десяти погоняла хворостиной корову и теленка. За девочкой шел мальчик. За мальчиком коза, которую Подольский сперва принял за собачонку.
— Что там?
— Да сказка про репку, — усмехнулся Подольский.
— Хорошо, что не про попа и попову дочку…
Настроение Гордона Подольский не поддержал. Не ко времени тот с шутками.
— На, посмотри. — И Подольский передал Гордону бинокль.
— Будто и войны нет. — Гордон опустил бинокль. — Только пацанов на велосипедах не хватает.
— Велосипеды, Гордончик, деталь городского пейзажа. Я думаю, что здесь велосипеды впервые увидели в прошлом году, осенью, когда немцы наступали к Москве. |