Однако «ирод» вряд ли слышал крики потрясенной женщины. Он уже был на довольно приличном расстоянии от нас.

Я мягко отстранила от себя пенсионерку.

— Успокойтесь, пожалуйста, — сказала ей, — я сейчас догоню его и верну вам вашу сумку.

Женщина как-то обреченно махнула рукой. Какой-то старичок, проходивший мимо, с сомнением в голосе заметил:

— Дык он уж далеко убег, не поймашь ты его, дочка.

Но я, уже не слушая реплик других прохожих, мчалась за наглым мальчишкой. А он в это время уже приближался к автобусной остановке. Расстояние между нами стремительно сокращалось.

«Молодец, Таня, хорошо бегаешь, — похвалила я саму себя, — вот что значит каждодневные пробежки. Так держать!»

Подросток обернулся и, увидев, что я его практически уже догнала, вдруг круто развернулся и бросился вбок.

Теперь мы с ним бежали по дворовой территории. Где-то совсем рядом оглушительно залаяла собака, и тут же показалась ее оскаленная морда.

Мальчишка завопил, и его вопль слился с грозным рыком собаки. Я схватила паренька за руку и потащила за собой. А тут и хозяин собаки подоспел.

— Развели тут своих волкодавов, — ворчливо заметила какая-то тетка, когда мы проходили мимо нее, — порядочным людям и ходить стало невозможно.

— Я бы всех этих собачников постреляла бы вместе с их псинами, — подхватила ее соседка.

Мальчишка, по мере того как мы с ним приближались к тому месту, где он вырвал из рук женщины ее сумку, принялся ныть:

— А куда вы меня ведете… отпустите меня, я вам ниче не сделал… вы не имеете права…

— Молчи уже! — прикрикнула я на него. — Он еще тут права качать будет!

— Ой, помогите, люди добрые!!! — заорал вдруг мальчишка благим матом. — Меня похищают! Спасите! Меня на органы продадут!

Вот ведь паршивец какой! Нашелся, шельмец, ничего не скажешь! И ведь кто-то может по-настоящему заинтересоваться, куда это я тащу мальчишку. Но нет, прохожие предпочитали идти себе своей дорогой и не обращали на крики никакого внимания.

«Ничего себе, а если бы это было и на самом деле похищение? Никто ведь не придет на помощь, хоть разорись тут. Вот она, поговорка в действии: „Моя хата с краю — ничего не знаю“», — подумала я.

Когда мы подошли к пенсионерке, она безучастно стояла рядом с моей машиной и вытирала платочком глаза.

— Как вы? — спросила я ее. — С вами все в порядке?

Она молча кивнула.

— Ну вот, я, как и обещала, возвращаю вам вашу сумку. — С этими словами я подала ей ее вещь. — А ты, малолетний преступник, — обратилась я к мальчишке, которого все еще продолжала крепко держать за руку, — извинись!

— Ой, тетенька, — обратился мальчишка к женщине, — простите-извините, я больше никогда так не буду, вот правда не буду, простите-извините… вот не сойти мне с этого места… Тетенька, ну, отпустите же вы меня… — Это он уже повернулся ко мне и попытался освободиться от захвата. — Вот чем хочете, поклянусь, вот…

— Ладно уж, — сказала я, отпуская его руку, — но смотри: если ты еще раз мне попадешься…

— Не попадусь, тетенька, обещаю, да чтоб я еще раз, да ни за что… вот клянусь, чем хочите… вот…

— Иди уже! — Я дала ему легкого пинка, и подростка как ветром сдуло.

Пенсионерка между тем раскрыла свою сумку и проверяла ее содержимое.

— Все на месте? — спросила я ее.