Послышался рокот взревевших двигателей.

— Господи, — проговорил Холси, уставившись на информационный дисплей. — Она выводит газовые турбины на предельные нагрузки.

Корабль рванулся вперед. С тошнотворным чувством наблюдал Ле Сёр, как показатель индикатора скорости ползет вверх. Двадцать два узла. Двадцать четыре. Двадцать шесть…

— Как такое возможно? — вопросил он ошарашенно. — Мы только что потеряли половину двигателей!

— Психопатка нагружает турбины сверх технических нормативов, — ответил Холси.

— Сколько они продержатся?

— Не могу точно сказать. Мейсон выжимает из них больше пяти тысяч оборотов в минуту. — Механик наклонился и дотронулся до одного из дисков, словно не веря собственным глазам. — А сейчас нагружает сверх нормы все четыре дизеля, направляя избыточную мощность на два оставшихся движительных комплекса.

— Это их не разнесет?

— Черт! Да, конечно! Но не так скоро!

— Сколько они протянут?

— Так может продолжаться еще… минут тридцать… может, сорок.

Ле Сёр посмотрел на картплоттер. «Британия» вернулась к скорости в тридцать узлов, и Каррион-Рокс находились сейчас в двенадцати морских милях.

— А требуется ей, — медленно проговорил он, — всего лишь двадцать четыре.

Глава 75

Пендергаст лежал простертый, в изнеможении, мучимый кошмарами. Он только что сделал последнее, почти сверхчеловеческое усилие защитить себя, собрав те новообретенные интеллектуальные силы, что даровал ему Агозиен, — и истощив их в этом рывке. Все тщетно. Тульпа проникла до самого мозга костей и в самую сердцевину разума. Детектив чувствовал внутри себя отвратительную чужеродную сущность, словно собственное неуправляемое «я» при наихудшем приступе паники. Враждебная сущность неумолимо пожирала его, и, подобно человеку, парализованному ночным кошмаром, спецагент был не способен к сопротивлению. Агония оказалась гораздо хуже, чем самая ужасающая физическая пытка.

Алоиз выдерживал ее на протяжении бесконечного, не поддающегося счету времени. А затем, совершенно неожиданно, обрушилась благословенная тьма.

Как долго он лежал — не способный мыслить, не в силах пошевельнуться, — и сам не знал. А затем из темноты раздался голос. Узнаваемый голос.

— Не думаешь ли ты, что пришла пора поговорить?

Медленно, нерешительно Пендергаст открыл глаза и обнаружил себя в маленьком, плохо освещенном помещении с наклонным сводом. По одну сторону высилась оштукатуренная стена, увешанная детскими географическими картами с изображением островов и пиратских кладов, а также небрежными копиями знаменитых картин, в цветном карандаше и пастели, по другую — виднелась решетчатая дверь. Слабый послеполуденный свет сочился сквозь решетку, высвечивая лениво кружащие в воздухе пылинки и придавая этому потаенному месту загадочное сияние подводного грота. Книги Говарда Пайла, Артура Рэнсома и Бута Таркингтона лежали, небрежно сваленные в углах. Приятно пахло старым деревом и мастикой для натирки полов.

Напротив сидел Диоген Пендергаст. Руки и ноги его тонули в глубокой тени, но падающий сквозь решетку свет резко очерчивал контуры лица. Оба его глаза были карими, как до события.

Это место когда-то считалось их убежищем, которое они приспособили для себя и отделали по-своему. Крохотная комнатка под задней лестницей в старом доме — та самая, что они когда-то называли Пещерой Платона. Ее обустройство стало одним из последних дел, которым Пендергасты занимались сообща, до того как настали скверные времена.

Алоиз смотрел на брата.

— Ведь ты же умер.

— Умер… — Диоген перекатывал слово во рту, словно пробуя на вкус.