— Не болтайте, Михалыч, как не стыдно…

— Тогда простите, ребята, коли обидел вас и если сам того сдуру не заметил.

— Простите, Михалыч, если что… С вами работать было, как у Христа за пазухой. Дай бог всем бы такого начальника.

— Спасибо, ребята, спасибо… Только слезы вытирать не время. К бойницам, мужики!

— А вы заметили, они и правда чаще попадают? Весь сруб ходуном ходит…

А Михалыч обратился к сыну:

— Сынок, должен тебя огорчить… Кажется, мы влипли очень крупно…

Подбородок у мальчика дрогнул:

— Папа, думаешь, конец?!

— Уверен, милый… Не был бы уверен, не говорил бы. Ты прости, сынок, что я в такое тебя втравил… Я ведь думал — увидишь новые места, отдохнешь…

И снова что-то изменилось в лице подростка и голос откровенно дрогнул:

— Жаль, что мы оба влетели… Сразу двое мужчин в семье…

— Да, это и правда грустно… А все равно есть еще и Павел, и Полина… Получается, кто-то остается! А сдаваться, видишь ли, ну никак нельзя… Ты это понимаешь, милый? Помнишь, я тебе говорил, что если надо будет кланяться кому-то, чтобы тебя спасти, тебе придется умереть? Потому что кланяться им я не пойду.

— Конечно, понимаю, — ответил Женя, и озорная улыбка сразу изменила лицо. — Я твой сын!

Несколько минут Михалыч тихо раскачивался, прижав к себе мальчика, терся головой о его голову. Рядом грохотал карабин Андрея, рявкнула винтовка Алеши. С другой стороны часто забахали выстрелы, зимовье задрожало от пуль.

— А знаешь, — неожиданно продолжил Михалыч, — ведь и для нас не все кончено. Жаль, там мы уже не будем папой и сыном, а я как-то рассчитывал дольше общаться с тобой в этом качестве…

— Как ты думаешь, а как там будет?

— Ну, если там не женятся и замуж не идут, то, наверное, и отцовство особенного смысла не имеет. Но как именно, прости, тут уж я… — беспомощно развел руками Михалыч.

— Скоро увидим, — тихо обронил Женя.

— Увидим. Ты знаешь, во всем самом плохом есть хоть что-то хорошее, сынок. Например, мы с тобой уже сегодня увидим прадедов. И того, который умер в Женеве. И лежащего на Байковом, в Киеве.

— А вы уверены, что их увидите? — Андронов не мог не влезть в разговор, шедший в крохотной комнатушке, поневоле на глазах у всех. — Откуда вы знаете, куда они попали?

— Кто?! Люди, пострадавшие от безбожников?! Игорь, думай ты, что говоришь!

— Да нет, Михалыч, а кто вам сказал, что вы попадете туда же?

Михалыч задумался и сразу явственно напрягся.

— Ну, допустим, мне и правда там не место… А Евгений? У него грехов не так уж много…

Андронов посмотрел на него с интересом и, пожалуй, с откровенной завистью. Сам он, убежденный естествоиспытатель, искренне считал веру таким средневековым предрассудком. И теперь для него все кончалось, а вот для Михалыча и сама смерть, похоже, была еще одним приключением, после которого ничто не кончится, а будет продолжаться вечно, и вопрос еще, где интереснее…

Люди вели бой и понимали, что постепенно его проигрывают. Все и в самом деле было очень ясно. Труднее всего было вынести даже не беспрерывную стрельбу, не ощущение опасности и не понимание, что влипли. Труднее всего было вынести то, что Михалыч начал громко петь. Искренняя вера и ожидание конца активизировали в нем желание чего-то торжественного и высшего. Не петь стало выше его сил, и мучения окружающих уже не принимались во внимание.

— Славлю Тебя, необорный Господь!!! — надсадно ревел Михалыч, компенсируя отсутствие голоса и слуха мощью профессорского рыка, способного без микрофона покрыть зал на пять сотен слушателей.