Вот и здесь он покачал головой, чуть развел руками, отхлебнул из своей емкости. И произнес утвердительно:

— А развелись вы через полгода, Валера.

— Нет, врешь, через четыре месяца.

— Ну-ну, как видно, стоило стараться.

Латов заливисто хохотал, организуя камнепады.

— Зато невеста почувствовала.

— Ясное дело, почувствовала. Вопрос, Валерочка, что именно…

Перемещаясь по окоему, солнце встало с другой стороны, освещало другие бока. Женя сварил гуляш — так, чтобы хватило на всех, кто еще сегодня под землей.

И снова менялась тематика:

— Устал я, Михалыч, носить масонскую удавку… Погубителей России знак.

— Это в смысле… — Михалыч сделал недвусмысленный жест, как будто и впрямь надевал себе что-то на шею.

— Ага! Ее самую, подлую. Галстук ведь, это же вовсе не веревка с петлей-удавкой… Это просто шейный платок, не помню, как он по-немецки…

— Halstuch, — кротко подсказал Михалыч, не поднимая глаз от кружки, — самый натуральный платок и есть. На них сейчас в Германии опять мода.

— Ага, значит, знаешь?!

— Немного…

— Так вот, масоны-то из шейного платка галстук придумали. Это знак — покорность тому, кто имеет право затянуть на твоей шее удавку. Это они в пятнадцатом веке придумали.

— В семнадцатом, — кротко поправил Михалыч, все так же не отрываясь от кружки с янтарным коньяком. — Вечно вы, казацкие полковники, деталей никаких толком не знаете. А причем тут погубители России?

— Как?!

И Валера с полчаса рассказывал, как жиды и масоны погубили Великую Россию, причем в числе жидов оказывался почему-то Великий Князь Михаил, а главным из масонов — Милюков. При том, что Великий Князь был антисемитом совершенно патологическим, а Милюков как раз единственным членом Временного правительства, который по неизвестной причине масоном как раз и не был. Само по себе странное явление — все вот члены Временного правительства, как один были членами масонских лож, а вот именно Милюков — не был членом! Почему он так странно отбился от коллектива, это до сих пор никому не понятно, и для ума непостижимо, но факт остается фактом, что тут поделать.

Михалыч пытался довести это до сведения Латова именно как некий факт, но все никак не получалось. Латов факты отвергал с полуподхода, а высказывания Михалыча трактовал как потуги отстоять честь и достоинство «своих» — гнилых, пошлых петербуржцев, придумавших какую-то, видите ли, русскую Европу, на погибель истинного православия, казачества и вообще Святой Руси. По наущению жидов, конечно же.

И снова Михалыч проявил самые наихудшие черты «антиллихента» — под каковым зловещим словом имеют в виду казаки всякого обладателя ну хоть каких-нибудь мозгов, а особенно владеющего хоть какой-то информацией.

— А ты знаешь, — произнес Михалыч страшным шепотом, — что у моей жены девичья фамилия — Файншмидт?!

Тут автор этой глубоко правдивой повести оказывается в затруднительном положении… Дело в том, что душевное состояние одного из его героев не может быть показано адекватно. Что делать! Не накопила еще мировая литература таких художественных средств, чтобы передать душевное состояние главказака! Не накопила. И потому трудно, очень трудно описать остеклянелый взгляд, брошенный Латовым на Михалыча, весь его вид оцепенения и ужаса. Так он и сидел минуты три, тяжко сопя, с усилием втягивая воздух через распахнутый рот и постепенно приходя в себя.

Но солнце светило, как всегда, нагретые скалы были такими же уютными и милыми, Михалыч сидел в той же позе, с таким же обычным для него заинтересованным выражением на лице.