Изменить размер шрифта - +

— Пойдем посмотрим, как там Ленин треплется?

— Да чего этого дурака слушать?»

Но поколение Володи, да и поколение Михалыча с Бушкиным, только слушало эти истории. А это, уходящее, вымирающее вот сейчас поколение, оно ведь все это само помнило… И проезды модной тогда Кшесинской, и Распутина, и бессмысленное ввержение Российской империи в вопиюще идиотскую войну.

И какие события происходили вслед за какими. Оно, это поколение, прекрасно помнило, что 23 февраля 1918 года не было никакого такого «рождения Красной Армии», а был только приезд Левы Троцкого на позиции.

Помнили страшный голод 1918 — 1919 годов, когда жители разбегались из Петербурга. И прекрасно знали, кто организовал этот голод. Помнили и Ларису Рейснер, принимавшую в эти годы ванны из шампанского в «экспроприированных» ею дворцах российской знати.

Помнили буйное веселье отъевшихся чекистских расстрельщиков с Гороховой улицы во главе с бандитом Ленькой Пантелеевым, помнили, как ставший ненужным Ленька Пантелеев был объявлен коммунистами вне закона.

Этим старикам можно было сколько угодно рассказывать про неизвестно откуда взявшегося страшного разбойника Пантелеева; можно было показывать сколько угодно фильмов про сахарного «Лилича», не кушавшего больше, чем последний красноармеец, и потому постоянно падавшего в голодные обмороки… Старики только грустно и мудро ухмылялись в прокуренные усы.

Это поколение было словно бы посланцами какого-то давно погибшего, давно исчезнувшего мира. Наверное, они, по крайней мере, время от времени сами чувствовали себя так, словно были появившимися среди современных людей древними римлянами или строителями пирамид.

Володя вспоминал, как дед рассказывал ему про революцию — в то давнее, памятное лето на его даче. В тот вечер все ревело, бесновалось озеро, бросало волны на валуны, даже в доме задувало из щелей.

Дед рассказывал, как мальчиком лет 18 нарушил категорический запрет, побежал смотреть, как «делается революция». И на его глазах с гомоном и воплями про «сатрапов» по улице валила плотная толпа, и мальчик побежал вместе с толпой, до самого Каменного моста. А там уже стояли казацкие разъезды; толпа остановилась, притихла; в холодном воздухе ясно слышались крики есаулов.

А потом кто-то в нахлобученном на уши картузе, с красной гвоздикой в петлице, присел от напряжения, держа двумя руками пистолет, начал стрелять по казакам. Казаки страшно закричали, поскакали, и еще страшнее закричала толпа, метнулась в проулки, стиснула со всех сторон перепутанного Сашу Курбатова.

Дед раскуривал трубку, говорил словно бы с недоумением, прислушиваясь к самому себе. Словно бы он сам себе верил не до конца. Ведь на Земле уже давно не было ничего подобного! Ни агитаторов с красной гвоздикой в петлице, в надвинутых на уши картузах, ни городовых с шашками на боку, с лихо закрученными усами. Уже несколько десятков лет не скакали, высекая из булыжной мостовой искры, казачьи патрули, не выходили из автомобилей важные статские советники в дорогих шубах, с выражением «я те покажу!» на холеных бородатых физиономиях.

Поколение деда Шуры было живыми свидетелями. Они волей-неволей помнили этот давно ушедший мир.

И потому поколение деда Шуры невозможно было обмануть. Можно было — запугать. Можно было — истребить в этом поколении всех, способных поднимать головы. Можно было — заставить замолчать.

А вот обмануть было нельзя. Каждое поколение забирает с собой свою память. Уникальную память людей, проживших жизнь в условиях, которые уже никогда нельзя будет воспроизвести. Опыт, который никогда и ни для кого уже не будет «своим».

 

Институт археологии

 

Надеюсь, читатель не решил, что для археолога попасть в Польцо составит хоть малейшую, но трудность? Ничего подобного, читатели! Чтобы попасть на чьи-то раскопки, достаточно быть археологом.

Быстрый переход