Перед Никольскими морозами воевода объявил стрельцам, что он в последний раз хочет вести их на вороп.

- Так ли, сяк ли, ребятушки, а погреться надоть, - пояснил он коварно, - а в монастыре, у старых чертей, у-у кака теплынь по запечью!

Стрельцы принялись делать подкопы в мерзлой земле. Приходилось работать больше топорами да пешнями. До седьмого поту работали стрельцы да лаяли воеводу:

- Эх, вор-собак! Чтоб ему эдак-ту могилу себе копать.

- Без попа б ему, без ладону, без свечей, без савану!

Особенно шибко захотелось стрельцам попасть в монастырь, когда подступили рождественские святки. Шутка ли, святки на морском берегу, на снегу да под метелями! Да это собачьи святки, хуже! И собаке хозяин в праздник кость выбрасывает, и помои для нее в праздник праздничные. А тут на! Мерзни на снегу весь день, глядучи на постылое море, а ночью считай сполохи. Да эдак с тоски да с кручины повеситься можно.

За день до праздников стрельцы не вытерпели и приступили к воеводе:

- Веди нас, отец родной, на вороп, а то помрем наглою смертью! взывал Кирша.

- Веди хоть на черта, все едино помирать! - раздавались другие голоса.

- И впрямь подыхать пришло, братцы!

- На вороп! К бесу их, долгогривых! Чего глядеть!

И стрельцы пошли на приступ. Это было 23 декабря. Утро выдалось ясное, не особенно морозное. Обледенелые стены, башни и зубцы на них сверкали самоцветными камнями. Из-за стен в разных местах вился неровными клубами дымок к голубому небу. Голуби, вспугнутые перед этим с колоколен благовестом к утреннему стоянию, делали в воздухе последние круги и снова опускались на карнизы церквей и колоколен. Едва лишь солнце, выткнувшееся одним багровым окрайком из-за горизонта, позолотило кресты на монастырских церквах, как стрельцы уже почти вскарабкались на стены по лестницам, приставленным ночью, под покровом мрака, когда в монастыре этого, казалось, ни одна душа не подозревала. Вот-вот стрельцы взберутся на стены... Еще несколько усилий, и они там...

- Но-но-но, лошадка! - раздался вдруг голос над головами стрельцов.

Все вздрогнули испуганно и подняли головы. На стене, у самого края, юродивый, босиком и без шапки, скакал верхом на палочке, подстегивая себя кнутиком.

- Но-но-но, воеводская лошадка! - опять крикнул юродивый и остановился.

Невольно остановились и верхние из стрельцов. Ими овладел суеверный страх.

- Что, братцы, озябли? Штец горяченьких захотели? - снова окрикнул их юродивый.

- На вороп, ребятушки, на стену! - неистово раздался снизу голос воеводы. - Что стали, черти! Вот я тебя, куролесого!

И воевода выстрелил из ружья в юродивого. Ружье повысило, и пуля угодила в белого голубя, тихо опускавшегося на карниз соборной колокольни. Голубь опрокинулся в воздухе и комом слетел на церковную крышу, где и застрял в снегу.

- Ах, окаянный! Турмана ушиб! - послышался со стены отчаянный голос.

То был голос Исачки-сотника. Убитый воеводою голубь был его любимец турман "в штанцах".

- Вперед, стрельцы-голубчики! Громи стены, дьяволы! - неистово вопил воевода у стены, поднимая руки к небу.

- Раз-два-три! - раздался окрик Исачка. - Катай, ребята, кипятком!

- Во имя Отца и Сына, ксти еретиков водою и духом! - кричал юродивый.

На стенах словно выросли черные фигуры старцев и ратных людей. В руках их дымились паром ушаты и ведра с кипятком.

- Лей разом! В очи лей!

- Плюнь на них, Господи, слюною Твоею, ею же горы огнем дышат! крикнул Никанор, показываясь на стене с крестом в руках. - Плюнь, Господи, слюною Твоею огненною!

И Господь "плюнул"... Со стен полились, клубя и дымя, реки кипятку...

- Ай! Ай! О! Господи! Огонь! Смерть! - раздались отчаянные вопли стрельцов.

Поливаемые кипятком, они стремглав падали с лестницы, увлекая друг дружку. Крики были ужасные.