— Турист еще у меня есть, — вспомнил Савельев. — Настоящий. У него клуб свой, «Первопроходцы».

— Славянский? — спросил Тихонов. — Так я знаю их. Дубняк?

— Дубняк, да.

— Ты что, — сказал Тихонов. — Он же на всю голову.

— Да нормальный он!

— Он всех достанет, я тебе точно говорю. Он мне интервью неделю заверял.

— Ну, — сказал Савельев, — там-то он не будет тебе заверять интервью. Там он будет тебя учить палатку ставить и в тайге ориентироваться.

— В тайге я без него сориентируюсь, — отмел сомнения Тихонов, входя в период первого энтузиазма.

— Не думаю, — осторожно возразил Савельев. Он подумал вдруг, что один человек ему будет там совершенно необходим — его собственный племянник, сын старшей сестры, третьекурсник Уральского универа Валя Песенко, с ударением на втором слоге, но все его, разумеется, дразнили просто песенкой. Он специализировался на изучении местного фольклора, знал систему тайных древесных и наскальных знаков, которыми пользовались манси, и написал пару статей об их верованиях. У него была даже идея, что племена Северного Урала — последние хранители подлинной шаманской традиции, потому-то здесь и пропадают так часто тургруппы, самолеты и целые малые города. Но прок от Вали был не только в этом. Савельев не очень любил общаться с людьми, но понимал их. Он знал, что ему нужен энтузиаст. Дело было даже не в том, что Дубняк сразу станет лидером и захочет увести экспедицию в совершенно другом направлении — куда-нибудь к болотам или водопадам, к ведомым ему одному таинственным и опасным местам, а на Валю Песенко можно будет все-таки опереться, чтобы простым большинством ограничить дубняковские планы. Дело было в тайном психологическом расчете: из всех предполагаемых участников Валя был единственным, кто мог придать всей этой авантюре дух радости и бодрости. Его ничто не смущало, он был добр и чист, как дитя, и очень любил Савельева, воспринимая его не то как отца — сестра растила его в одиночку, — не то как старшего брата. Валя наверняка будет уверен, что все получится, а Савельев был в этом вовсе не уверен, потому что вообще обходился без иллюзий. Валя был тот луч света, без которого в тайге, да еще осенью, никуда не денешься. Савельев редко ходил в тайгу и презирал туризм как пустую трату времени, но представлял себе, с какими трудностями эта трата сопряжена.

— Ну нормально, — сказал Тихонов, выслушав соображения насчет фольклориста. — Ты, я, Окунев, Дубняк и этот твой парень.

— С Дубняком я сам поговорю, — предложил Савельев.

— Да ради бога. Я с ним однажды неделю говорил, мне хватило.

Дубняк, против ожиданий, согласился легко. Савельев опасался, что у него найдется тьма экстремальных дел, а может, он опять набрал свою секцию славянского туризма и два раза в неделю преподает в спортзале ближайшей школы, обучая неофитов вязанию тройных узлов и лазанию по канату с нагрузкой, — но он горячо ухватился за идею таежного поиска.

— Читал я, — сказал он еще до всяких объяснений. — Чушь, конечно, но проверить надо.

Савельев долго, несколько занудно рассказывал ему, почему не чушь, но Дубняк не вслушивался. Незадолго перед тем он в очередной раз поссорился с бывшей ученицей, с которой пытался создать семью, потому что никак не желал признать безнадежность этих попыток. Дубняку нужна была невозможная жена, обладательница взаимоисключающих качеств: покорная, гордая, суровая, всегда готовая к походам и к заботе о нем, исчезающая по одному его намеку и появляющаяся при первой необходимости, еще до зова. Ему нужен был, вообще говоря, дух, обретающий плоть лишь при особой необходимости, — но ни одна ученица (он сожительствовал только с ученицами) не могла угадать, когда исчезать и появляться.