…Первый бой, он квиссан, ему четырнадцать лет… Прорыв на Тверди. В Саане. Они прочёсывают посёлок, вдруг остался кто-то. Вдруг впереди – огонь, он сначала почувствовал, а потом увидел, огонь, как в Медиане, и стена перед ним начинает пылать, а Рети, красивая девочка Рети, падает, и потом сверху – горящая балка, и он пытается сдвинуть её, словно в кошмарном сне, и обжигается, и сверху на него летит огонь, но боли он почти не чувствует. И наконец балка отодвинута, и он видит то, что осталось от Рети.

– Ты никогда не знал ничего другого. Ты заслужил лучшего, Кельмин.

…Урок по Дарайе. На экране – реальные съёмки, дарайский городок, цветы, уютные домики, огни рекламы на главной улице. Витрины, поражающие воображение вечно голодных квиссанов. Размеренный голос хета иль Керта, куратора сена. «Таким образом, дарайское общество потребления…»

– Ты думаешь, что боль – это нормальное, естественное состояние человека. Но любому живому существу свойственно стремление избежать боли и получить удовольствие. Радость. И только человеком можно манипулировать таким образом, чтобы внушить ему обратное стремление – стремление получать боль. Это следствие комплексов, которые встраиваются в психику в раннем детстве. Твоя душа изранена, Кельмин. Я помогу тебе избавиться от этого. Я помогу тебе стать самим собой.

Конечно, разговаривать и даже возражать внутренне – нельзя. Но это когда психолог рядом. В камере, или в палате – неизвестно, как называть это помещение – Кельм вспоминал то, что происходило на сеансах. Это подтачивало психику – незаметно, по капельке. Он сопротивлялся, хотя под наркотиком и в лёгком гипнотическом трансе это было крайне трудно. Он старался не думать об этом. Даже не отвечать мысленно Туун. Ну и пусть себе мелет, подумаешь.

Но она вызывала в памяти – Бог знает как ей это удавалось – слишком яркие картины давно забытого, пережитого. Вот он стоит в строю. Ему только что исполнилось четырнадцать. Он горд серо-зелёной парадкой, квиссанскими нашивками. Он уже полтора года квиссан, он умеет стрелять, бегать в противогазе, карабкаться на трёхметровую стену, да много чего. Умеет творить виртуальное оружие в Медиане. В свою очередь он подходит к знамени у Распятия, становится на одно колено. «Я, квиссан Кельмин иль Таэр, клянусь перед Богом… в верности моей родине, Дейтросу…» Целует алый шёлк, нежно скользящий по губам. Какая гордость была тогда, какая радость… А ведь это всё – спектакль. Может, и так. Чтобы промыть им мозги, чтобы закрепить внутренне. В Евангелии сказано: не клянитесь вовсе. Да и в самом деле, если уж воевать, то за что-то существенное – защищать свою жизнь или жизнь близких… Не за слова. Не за символы. А они хотят почему-то – чтобы за символы… зачем, почему это надо?

И много, много картин совсем других – мерзости, унижения, боли, пронизывающего холода, голода… В посёлке они всё время дрались с заречными. Два раза в тоорсене за эти драки его пороли – а ведь ни разу он не был виноват, не начинал первым, заречные приходил сами. Даже в квенсене один раз пришлось здорово подраться с Нелком из параллельного сена, сволочь он был порядочная… и кстати, пристроился неплохо, даже не стал гэйном, где-то преподаёт теперь. И беседа с наблюдателем Верса, это после того, как заблудились в Медиане. Пронизывающий ужас – наблюдатель дал понять, что они виноваты, что в принципе их попадание в Верс и расстрел как предателей – вопрос его личного решения. Ерунда, конечно… но какое-то время было страшно.