Волк лежал на боку, положив щеку на согнутую в локте руку, и смотрел на Машу влюбленными глазами. С отрадным чувством она отметила про себя, что он, слава тебе господи, не обнаруживает суетливой поспешности, не лезет под кровать в поисках мифических сапог и портянок, — разве не таким должен был оказаться грустный и отрезвляющий финал их безумной страсти? Но нет, полковник, похоже, вообще никуда не собирается уходить. Если кто в данной ситуации и засуетился, так это она сама.
— Волк, — сказала Маша, — мне нужно собраться. У меня запись беседы в штабе армии.
— Я в курсе, — кивнул он, попрежнему не двигаясь с места. — Я подвезу тебя, а вечером заберу. Мы вместе вернемся назад, и я смогу всю ночь провести с тобой.
А как всетаки насчет ранимой Оксаны? Той самой, которая не переживет, если он ее бросит. Где, кстати, она находится, эта трепетная боевая подруга? Гдето поблизости, или в более безопасном месте, чем ее наивная и отважная дублерша? До ее местонахождения Маше, конечно, не было никакого дела, поскольку продление счастья хотя бы на несколько часов — вещь слишком ценная, чтобы ею пренебрегать.
Маша в задумчивости стояла под холодным душем, — это еще большая удача — что вода вообще была, — когда в двери показался Волк и притулился к косяку.
— Расскажи мне о своем замужестве, — попросил он. — Почему ты развелась?
— Как я за пять минут расскажу о том, что тянулось почти два года.
— Но я никуда не тороплюсь, — кротко заметил он.
— Зато я тороплюсь, — проворчала Маша.
Теперь они оказались по разные стороны баррикад. Всем своим видом Маша решила продемонстрировать, как безоговорочно она осуждает всякого рода промискуитет, полигамию и сексуальный экстремизм, — что выглядело довольно непоследовательным с ее стороны, учитывая события минувшей ночи, которые показали, что она отнюдь не отвергает любовных связей с женатым мужчиной и, тем более, безоговорочно. Как бы там ни было, выдавать противнику информацию о своей личной жизни не входило в ее намерения. Не говоря уж о том, что в момент омовения под душем, словно некоего символического очищения, Маша вдруг ощутила природную солидарность с далекой и близкой незнакомкой Оксаной и даже подобие собственной вины по причине того, что так или иначе продлевает агонию их супружеских отношений. Она решила, что ее, Машу, нельзя считать заурядной любовницей, — напротив, своим внебрачным вмешательством ей даже суждено в какомто смысле укрепить чужое супружество. Благодаря ей, полковник Волк получит, так сказать, заряд бодрости, который поможет ему с честью нести и дальше свое семейное бремя…
Так Маша размышляла о роли, которую отвел ей полковник. Она позволила ему проникнуть в заповедные уголки своего тела, а теперь он желает завладеть ее сердцем. Может быть, подарить ему кусочек?
— А с чего ты взял, что мы с тобой уже так близки, что я захочу тебе рассказать о своем замужестве и, вообще, о прошлом? Думаешь, ты имеешь право задавать мне любые вопросы?
Он даже слегка опешил.
— Что ты такое говоришь? Какое еще право?
Маша почувствовала, что напрасно изощряется в красноречии. Независимо от ее желания, Волк уже и так успел завладеть частью ее сердца.
— Пожалуйста, — попросил он, набрасывая ей на плечи вафельное полотенце, и нежно потер ладонью спину, — не отстраняйся от меня! Ты так неожиданно вошла в мою жизнь, что мне нужно какое—то время, чтобы отсечь прошлое. |