Вместо металла и камня, как, впрочем, и голой информации, объектив телекамеры уперся в распухшее от слез лицо Маши, которая вдохнула в себя побольше воздуха, чтобы начать репортаж, но говорить не смогла, а только молча смотрела перед собой и из ее глаз ручьем полились слезы.

К Маше подскочил режиссер, безуспешно пытавшейся ее успокоить.

— Девочка моя, — завздыхал он, — ты можешь просто прочитать текст по бумажке и этого будет достаточно. В крайнем случае, мы пустим это, как сообщение по телефону.

— Я тебе не девочка, — еще спокойнее и злее сказала она. — Я женщина. А вы все — пни бесчувственные. Можешь засунуть себе свою бумажку сам знаешь куда…

У режиссера отвисла челюсть. Такой он Маши никогда не видел.

— …Я ни за что не буду читать по бумажке! — продолжала она.

— Бога рад, Маша! Пожалуйста! Если тебе от этого станет легче, — смиренно наклонив голову, сказал режиссер. — Но ведь нужно отработать этот сюжет, сама посуди…

Это было магическое слово: «отработать». Слыхали про собачек Павлова? Только слышат «отработать», так сразу отделяется желудочный сок. Это как: будь готов, всегда готов.

— Я готова! — вздохнула она.

Вокруг нее собрались все члены их немногочисленной съемочной бригады, а также официальные лица. Все искренне хотели сказать ей чтото нежное, умиротворяющее. Однако ей не требовалось никакого умиротворения. Но что бы ей ни говорили, она не станет изображать ни хрестоматийного чревовещания диктора Левитана, ни актуального пафоса своего «морганатического супруга» Александра Невзорова. Как, впрочем, не собиралась она подражать вообще кому бы то ни было. Она, Маша Семенова, — счастливица, которая добывала свой трудный журналистский паек в проклятом кавказском пекле и лишь чудом не оказалась на месте своего звукооператора, должна была поведать об этом самом всем бедным и богатым своей несчастной родины…

Она всматривалась в лица окружавших, и ей казалось, что на них написано одно и то же: «слава богу, мы не оказались на его месте…» Что же говорить о телезрителях, которые либо трескают перед экранами телевизоров свою священную колбасу, либо горюют об ее отсутствии. Господи святый боже, кого Маша хочет взволновать?! Тех, кого нельзя взволновать, даже долбанув по ним из гранатомета?..

Нет, она неправа. Ох как неправа. Она несправедлива. Они действительно взволнованы, и ничуть не меньше.

— Маша, — сказал ей режиссер, — говори что хочешь, только не молчи. Мы обязаны сделать этот репортаж. У нас очень мало времени. Поэтому прошу тебя, прелесть моя и девочка моя, пожалуйста, возьми этот микрофон, поднеси его к своим драгоценным губкам и расскажи нашим прекрасным и душевным людям, что случилось с Ромой Ивановым.