– Верный муж, и ратен, и прям! – возражает Алексий.

– Знаю. И люблю. А только… Василий Протасьич приходил, с сыном, с Василием.

– Держатель Москвы! – подсказывает Алексий.

– И дети добры у ево, и внуки! – упрямо продолжает князь. – Иван Акинфич меня утешал. У самого четверо сыновей. Василий Окатьич приходил, Афиней, Мина – у всех ражие сыновья, отцова заступа и опора! Михайло Юрьич Сорокоум даве был – трое сынов у старика; твой брат, Феофан Бяконтов, приходил только что, и он не обижен Господом! Ежели мы все виновны, почто я один наказан пред всеми прочими?

– Не греши, князь. Ты – глава, и грех на тебе, а не на их!

– Знаю, Алексий, прости. Тяжко мне. Скорблю и гневлю жалобами Господа моего… Как легко, как душеприятно быть восприемником славы предков своих! Повторять: великая, Золотая Киевская Русь; мыслить себя сонаследником древних доблестей – как легко! И сколь трудно разделять и нести на себе бремя чужое, отвечать на высшем суде за грехи отцов! Я знаю, ведаю, – возвысил голос Семен почти до крика, – ведаю, что должно мне отвечать за грехи отца, ибо ими укреплено подножие власти моей! Знаю, Алексий! – продолжал он исступленно, приподымаясь на локтях, раскосмаченный, почти страшный, с расхристанным, расстегнутым воротом дорогой рубахи. – Знаю! И устал отвечать! Возьми и меня, Господи, изжени света сего, да не буду зреть длящую гибель рода моего!

Алексий поднял предостерегающую руку, возразил сурово:

– Утихни, князь! И не греши более. Наша соборная апостольская церковь учит веровать в чудо. Зри, происходят исцеления у гроба святителя Петра! Даве опять жена посадская, много лет лежавшая на гноище без ног, получила прощение, приложась с верою к цельбоносным мощам. Зри! Исцеление – это чудо. А чудо – это то, во что христианин может и должен верить во узищах, скорби, плену, даже во тьме адовой, ибо и оттуда вывел единожды на свет божий грешные души горний учитель наш, Исус Христос! Не речем: всегда совершает чудо; не речем: по прошению нашему или по заслугам пред Господом! Да, все в мире идет и проходит, истекая одно из другого, по данным свыше законам своим, как из семени произрастает цветок, дающий в очередь, семя свое. Никто же весть, какою благостынею нисходит чудо в наш мир; но и по прошению, но и по горячей вере случает то иногда, ибо слабость наша требует себе опоры, клюки духовной, да не упасть в отчаянии безверия… Помни об этом, князь, и молись! И даже погибая с верою, знай, не забыта, не отринута вера твоя, и на весах судьбы, пред лицом вечности, зачтется она тебе.

– Мне и земле моей нужен молитвенник, – устало ответил, откидываясь на взголовье, Симеон.

– С тем я и пришел к тебе, князь! – негромко сказал Алексий, внимательно вглядываясь в постаревшее лицо Семена. – Чаю, такой молитвенник найден!

Князь оборотил к Алексию недоуменный, настороженный, еще не пробудившийся взор.

– Молодший брат духовника твоего, Стефана, – спокойно пояснил Алексий, – монашеским именем Сергий. Погоди! – остановил он готовый сорваться с губ великого князя возглас безнадежности. – Его надобно пригласить сюда, на Москву, дабы побеседовать с ним. И пригласить должен не я и не владыка Феогност, а ты, князь!

– Я? – Семен провел рукой по челу, словно бы просыпаясь. – Я?! – повторил опять. – Почто? Или веришь, умолит он за меня?

– Не ведаю, – строго отмолвил Алексий. – Не ведаю даже, не ошибся ли я и на сей раз? Живет он в лесу. В пустыне. Жил сперва совсем один, терпя и от зверей, и от бесов, и от татей нахождения.