Силач перевел дух, заметил, что дрожит, и разозлился на себя за этот страх. Отлип от стены и кинулся к концу коридора, а перед самой границей солнечного света затаился у выхода и выглянул наружу.

Будочки, флажки, игры. Музыканты прохаживались туда и обратно и веселились вовсю — с поправкой на жуткую жару летнего дня.

В какой-то мере эта жара помогла Силачу. Будь двор переполнен, его шансы отыскать Детку свелись бы к нулю, а вероятность попасться кому-то на глаза оказалась бы астрономически высока.

В центре двора все еще стояла группа мальчишек-музыкантов, они собрались кружком и очень веселились. Силач пытался рассмотреть, что же там вызывает такой смех, но так и не смог. Он готов был уже махнуть рукой и поискать где-нибудь в другом месте, но тут мальчишки расступились, и он увидел Детку.

Они что-то сделали с молодым мутантом, правда, Силач не мог догадаться что именно. На голове у брата была сетчатая шапочка из мерцающего звукового материала, какое-то устройство издавало низкий журчащий звук. Лицо Детки выглядело обвисшим, пустым, как у идиота. Силач видел, что язык его свисает наружу, а по подбородку стекает слюна. Мальчишки превратили его в безмозглый обрубок, пустили к нему в круг собаку, суку, и подстрекали его развлечься с ней…

Глава 11

Популяры валялись повсюду, искромсанные и расчлененные акустическими ножами. Валялись немым напоминанием, ибо на каждого лежащего здесь мертвеца приходилось еще трое исчезнувших бесследно, обращенных звуковыми ружьями в ничто.

Пока они спускались к полю боя, Гил отстраненно размышлял, как отношения хозяин — орудие могли сохраниться от рассвета общества до заката Земли. Разве другие не понимали, что эта система уничтожает, но ничего не производит? Разве люди не видели того, что творится у них под носом? Нет, конечно, не он первый разглядел схему происходящего. Это ведь Рози помог ему понять, значит, Рози увидел все раньше. Скорее всего это видит каждый. Но система остается — по двум причинам.

Во-первых, многие из тех, кто видит схему и распознает ее смертельную, ослабляющую и бездушную сущность, думает не о том, чтобы изменить систему, а о том, чтобы стать ее частью, попытаться достичь в жизни положения хозяина орудий, а вместе с этим положением — хоть какого-то покоя. Потому никогда не прекращается постоянная борьба между людьми за различные ступени власти. Этим объясняются войны прошлого и то, почему одна цивилизация рушилась, уступая место другой, которая становилась точно такой, как прежняя. Вовсе не потому, что орудия не могли вынести больше порядка вещей и поднимались в надежде изменить его. Просто какой-то хозяйчик пытался завладеть властью и добавочным количеством орудий, а для этого требовалось воевать с другими хозяйчиками.

Во-вторых, всегда находились такие, которые не хотели становиться частью системы, не хотели ни использовать других людей, ни позволять использовать себя. Но всегда система оказывалась сильнее, а понимание этого приходило к ним слишком поздно — к тому моменту они уже были в ловушке. Зачастую эти люди становились самыми легкими в использовании орудиями, ибо обнаруживали, что абсолютное послушание хозяевам (президентам и королям, министрам и генералам, сенаторам и советникам, чиновникам и священникам) избавляет их от беспокойства и наказаний и позволяет хотя бы в отдельные минуты жить так, как им хочется.

Конечно, были и такие, кто находил выход — подобный тому, что избрали они с Тишей…

Силач посадил нарты в центре большой площади и направился в гущу популяров, раздавая команды и принимая подчинение как должное.

Он объяснял, что контратакующие продвигаются в эту сторону и дела обстоят неважно. Затем он поспешил уточнить, что это вовсе не значит, будто надо отступиться, — просто нужно упорнее сражаться.