Конечно, не всегда лекции проходили гладко. Ведь Кристиан отказывался заранее готовить выступления, предпочитая импровизацию. Иногда это позволяло добиться великолепного эффекта, но порой он просто терял контакт с публикой, бывал нелогичен, не умел справиться с неожиданным наплывом эмоций. Как-то раз он сделался просто агрессивен; к счастью вид телекамеры и радиомикрофонов отрезвил его, он взял себя в руки и перешел к ответам на вопросы. «Все преодолимо – хватило бы только сил следовать за ним через всю страну», – думала Карриол.

Пока Кристиан продолжал свое бесконечное и триумфальное турне по Соединенным Штатам, его издатель прикидывал, когда кумир освободится, чтобы посетить Южную Америку и Европу. На обоих континентах «Божие проклятие» расходилось великолепно, невзирая на то, что здесь не видели американских теле – и радиопередач, и даже на разницу идеологий.

Русские сперва немного повозмущались, затем предусмотрительно сбавили тон, предчувствуя, что успех книги неминуемо докатится и до них. Ни одна из крупных мировых держав не страдала от ледника больше, чем Россия, и концепцию Бога, которая может мирно сосуществовать бок о бок даже с марксизмом, здесь решили не отвергать. Семья Кристианов, конечно, продолжала следить за успехами Джошуа с неослабевающим волнением. Его братья поначалу пытались сохранить невозмутимость, но неделю спустя поддались эйфории, которая охватила женскую половину.

– Он – чудо! – вскричала Мышка после слов Боба Смита.

– А как же? – благодушно ответила Мама.

– Он – чудо! – вскричала Мышка после «Воскресного форума» Бенджамена Стайнфильда.

Только Мэри держалась особняком. Ей было больно. Нет, не от зависти. Она говорила себе что именно Джошуа отнял у нее последнюю надежду на счастье. И когда, сидя в клинике и вскрывая свежую почту, она открыла посылку от «Аттикуса»: плакат в честь Джошуа и футболка с его портретом, – чаша ее терпения переполнилась. Вечером она как ни в чем не бывало бросила плакат и футболку на стол, когда Кристианы после ужина усаживались смотреть очередные известия о своем Джошуа.

Никто этому не обрадовался, даже Мама. Эндрю скорчил гримасу отвращения, Джеймс был растерян.

– Думаю, этого было не избежать, – сказал Эндрю после продолжительной паузы. Он пожал плечами – Интересно, нравится ли это самому Джошу?

– Как будто ты его не знаешь, – заметила Мириам – Да он даже не замечает, что творится. Все вокруг могут щеголять в этих футболках, а он не заметит. У него весьма избирательное зрение. Да по-моему, он просто и не узнает себя на этом портрете, он же так редко смотрелся в зеркало.

– Ты права, – сказал Джеймс. – Бедный Джош!

И только Марта так и ерзала на месте, ей хотелось взять плакат себе, но она не осмеливалась.

– Омерзительно! – прошипела Мэри. – Вы – идиоты! Они же используют Джоша. До него им и дела нет, только и стремятся нажиться на нем. Ты права, Мири: он слепой. Просто слепой. Осел тащит тележку, пока его приманивают морковкой… А вы? Вы что, не видите, как они используют его? А когда он выдохнется, – на глазах ее выступили слезы, – они его вышвырнут за ненадобностью. Омерзительно! – она повернулась к испуганно съежившейся Марте. – Встань, черт тебя побери! Встань! Думаешь, он тебя любит? Думаете, он хоть кого-нибудь любит – кроме Мамы? Нет! Почему же вы не любите того, кто действительно любит вас? Ну почему?! – она хотела схватить плакат и разорвать его, но Марта оказалась проворней; плакат был бережно свернут и почтительно передан Маме.