Больше вопросов не задают.

— Господа, я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности… — Ловлю его взгляд, и мне кажется, что он… едва заметно подмигивает мне! Невероятно… Я просто схожу с ума… Чей-то голос:

— Ваше превосходительно, Совет министров принял постановление, согласно которому вы — в ознаменование ваших несомненных заслуг перед русской историей и демократией — производитесь в чин адмирала русского флота.

Он взволнован, мне кажется, — искренне.

— Господа, свою задачу вижу в создании боеспособной армии, — установлении законности и правопорядка, дабы по окончательной победе над большевиками сам народ смог избрать достойный себя образ правления… — И он снова… подмигивает. О Боже… — Благодарю вас, господа…

Об учредительном собрании — ни слова. Что ж… Простим необходимую слабость (ее обычно называют «политическим маневром»), простим ненужную мягкость. Главное: это не Деникин, я могу утверждать сие непреложно. «Полковник, я назначил вас своим первым адъютантом. Приступайте к исполнению обязанностей. Пригласите начальника штаба с оперативными картами. Мне представляется, что под Пермью сложилась вполне благоприятная для нас обстановка…»

Весь следующий день снова летаю по городу: нужно найти следователя, для меня это задача номер один. В министерстве юстиции лысый чиновник с бегающими глазками советует обратиться к некоему Соколову. Он теперь в гостинице «Бристоль», бежал с большевистской территории, «работать для справедливости» — его слова, и, что меня окончательно убеждает, — пришел пешком, по морозу босиком, обтрепанный, нищий, голодный. Это лучшая ему рекомендация, такими были наши святые.

Номер в гостинице длинный и узкий, у окна — человек, мне трудно рассмотреть его лицо, но вот он встает, задергивает штору и включает настольную лампу. Ему чуть больше сорока, лысый, широкие усы скрадывают очертания некрасивого крупного носа, одного глаза нет — черная заплатка вместо него, но второй смотрит пристально, заинтересованно, умно, значительно и с некоторым даже сочувствием. Этот человек незауряден, он — личность.

Представляюсь, объясняю цель визита, он долго молчит, потом едва заметная улыбка ползет под усами: «Полковник, вы все же не с того начинаете. Следовало бы выяснить мои взгляды. Вы не согласны?» Молчу, юн прав, промах очевиден, но ведь я летел к нему на крыльях, я никогда никого ни в чем заранее не подозреваю. Это мой принцип. Он продолжает: «Я учился в Харькове, на юридическом, и всегда, знаете ли, мечтал провести в реальную жизнь — с ее грязью и подлостью, низостью и обманом — незыблемый закон… Государь император Александр Николаевич дал нам судебную реформу, он сказал: „милость и правда да царствует в судах“, сам народ в лице своих избранных присяжных отныне решал судьбу обвиняемого: „виновен — не виновен“. Я всегда считал, что в этих условиях прямая обязанность следственной власти так собрать доказательства, так обосновать версию, чтобы у присяжных не оставалось выбора… Я, видите ли, так и служил нашему мужику в самом темном углу России. Служил в меру своего понимания справедливости и веры в Бога. Вы не спросили, но я обязан сказать: смерть государя — трагедия, она еще отзовется в веках и никогда не будет прощена. Никогда. Так не моя ли обязанность принять ваше предложение?»

Вечером я представил его адмиралу. «Вы гарантируете успех?» — «Ваше высоко превосходительство, всякое простое дело кажется сложным, пока не расследовано. И всякое сложное дело оказывается совершенно простым, когда расследовано.