«Всякое искусство начинается там, где человеческий дух, хотя бы и бессознательно, провозглашает примат творчества над познанием. Свободная воля есть воля творческая», — говорится в статье «Театр и современная драма». Эстетическая концепция Белого — это программа жизнетворчества, а не создания «художественных форм». «Искусство окрыляется там, где призыв к творчеству есть вместе с тем призыв к творчеству жизни». Сама жизнь трактуется автором «Арабесок» как одна из категорий творчества. Искусство — мать устремления к преображению жизни, но пора перестать кормиться грудью матери — лучшим и тончайшим из людей пора распроститься с искусством и выйти в свободное поле жизненного творчества.

«Мы разучились летать: мы тяжело мыслим, тяжело ходим, нет у нас подвигов, и хиреет наш жизненный ритм: легкости божественной простоты и здоровья нам нужно; тогда найдем мы смелость пропеть свою жизнь: ибо если не песня живая жизнь, — жизнь не жизнь вовсе» — так развивается ведущий тезис Белого в статье «Песнь жизни».

Не случайно чаще других внимание поэта привлекает образ Фридриха Ницше, воплотившего в себе, по мнению Белого, творца жизни. Если и Кант, и Гете, и Шопенгауэр, и Вагнер создали гениальные творения, то Ницше «воссоздал новую породу гения, которую не видывала еще европейская цивилизация», он дал «стиль новой души», пришел к «высшему мистическому сознанию», нарисовавшему ему «образ Нового Человека». И в русских философах Белый ценил прежде всего воплощение в их собственной жизни культурной программы «пересоздания человечества». «… Я не мог не научиться любить в Соловьеве не мыслителя только, но дерзновенного новатора жизни, укрывшего свой новый лик под забралом ничего не говорящей метафизики», — пишет он в статье «Владимир Соловьев».

Белый не отрицает своих связей с философскими учениями предшественников, но предлагает глубже взглядеться в их природу: «Не прикрепляйте меня вы, прикрепители, объяснители, популяризаторы, — всецело: к Соловьеву, или к Ницше, или к кому бы то ни было; я не отказываюсь от них в том, в чем я учился у них; но сливать “мой символизм” с какой-нибудь метафизикой — верх глупости…» Отмечая, что он «ни шопенгауэрианец, ни соловьист, ни ницшеанец, менее всего “ист” и “анец”», Белый так характеризовал свое мировоззрение: «… оно ни монизм, ни дуализм, ни плюрализм, а плюро-дуо-монизм, то есть пространственная фигура, имеющая одну вершину, многие основания и явно совмещающая в проблеме имманентности антиномию дуализма, — но преодоленного в конкретный монизм».

«А Белый — намек, знамение, предвестие!.. Первое знамение будущего явления “новых людей”!» — так охарактеризовал, в 1910; году поэта критик-символист Эллис, выступая против ходячих суждений современников, не постигавших, страстного стремления Белого к гармонии.

XX век заявил, о себе величайшими научными открытиями; менялись представления, о физических законах, материи, движении, менялась картина мира. В теоретических и художественных исканиях Белого, в его осознанном порыве к синтезу, когда сплетаются в вязи аллегорий.

отразилось новое восприятие мира — единого, подвижного, «относительного».

Представление о «цельном мировоззрении», в котором нет антиномии научного и художественного мышления, точного и гуманитарного знания, Белый связывал с понятием «символизм», с категорией символа.