Представление о «цельном мировоззрении», в котором нет антиномии научного и художественного мышления, точного и гуманитарного знания, Белый связывал с понятием «символизм», с категорией символа. Само слово «символ» он «производил» от глагола «сюмбалло» (συμβάλλω греч.), выбирая из множества значений последнего — «соединяю» («вместе сбрасываю» с выделением химической энергии, пресуществляющей хлор и натрий в третье, новое вещество: в соль). Символизм, подчеркивал Белый, — «осуществленный до конца синтез, а не только соположение синтезируемых частей (“сюнтитэми” — сополагаю); в соположении количества не выявляют еще своих новых качеств». Проблему связи, соединения в конкретном синтезе — не только количественном или качественном, но качественно-количественном — Белый назвал проблемой символизма, а самую связь — символом.

Для теории символизма была плодотворной воспринятая им через поэзию и философию Вл. Соловьева платоновская идея «двоемирия». Видимый, постигаемый чувствами мир — лишь бледный образ, подобие «подлинной» реальности («Только отблеск, только тени // От незримого очами…»). Все невыразимое, сверхчувственное, неадекватное внешнему слову способен передать на сокровенном языке намека и внушения символ. Смысл истинного символа неисчерпаем, для Белого символ — и художественный образ, и окно в мистический, запредельный мир, и категория мира реального. Символ, по Белому, — универсальная категория.

Увы, «воление» Андрея Белого сформулировать теорию символизма как универсальное мировоззрение, охватывающее все общественные, культурные, философские, религиозные, естественнонаучные, а также эстетические проблемы, так и осталось программой будущего. Утопизм поставленной задачи был и в самой, если так можно выразиться, стилистике мысли Белого, строившего систему, строгую теорию, идя путем арабесок. Пересечение чертежа и арабского узора, перерастание геометрического чертежа в арабеску или, что еще труднее, попытка представить причудливый узор в виде строгой схемы — вот основной стилистический прием автора «Символизма» и «Арабесок». Но в этой необычной авторской манере — торжество творческой свободы. Он писал: «В источнике мысли нет схем, есть живые, яснейшие арабески; спираль есть простейшая линия мыслелета…»

«Меня не слишком волновало задание дать законченную систему своих воззрении; и вовсе не волновало задание: взять “систему” напрокат у других…» — признавался Белый, ибо для него «мировоззрение» — процесс вынашивания системы, а не система, «система» — агония в жизни мировоззрения, склероз его сердца. «Потенциалы к системе, прогляды и образы к ней, данные в афористической форме, — резюмировал он, — динамизировали мое философское творчество в большей степени, чем системы, изучаемые с карандашиком в руках…»

«Стержень» мировоззренческих исканий поэта и философа — его вера в непреходящую ценность человеческого духа. «Верю в Россию. Она — будет. Мы — будем. Будут люди. Будут новые времена и новые пространства. Россия большой луг, зеленый, зацветающий цветами» — эти слова, написанные Андреем Белым в 1905 году, могли бы послужить эпиграфом ко всей его «теоретической» трилогии о символизме. На всех этапах творческого пути: и в период «зорь» символизма, и в теоретических исканиях 1909–1910 годов, и в уходе в антропософию, изучению которой он особенно отдается в период своего пребывания за границей (1912–1916), и в принятии Октябрьской революции, и в труде по культурному строительству, и в мечтах об открытии в России «Академии исканий», прокладывающей людям путь к истинной культуре, к синтезу, — он оставался верен поискам гармонической модели мироздания.