В июле у Тани родилась дочка. Когда санитарка в роддоме впервые положила ей на руки тугой сверток застиранных пеленок, Таня с изумлением и невольным страхом стала вглядываться в крошечное сморщенное личико. Подумалось почему-то: вдруг девочка окажется похожей на отца, и ей тяжело будет видеть в ребенке Сережины черты. Но маленькая Ася – именно так она решила назвать дочь – взглянула на нее ее собственными, серо-голубыми внимательными глазами, сдвинула белые бровки и зашлась сердитым требовательным криком. Внешностью она явно пошла в мать, а вот характер имела куда более боевой и сильный. Впрочем, Таня иногда задумывалась о том, какой бы выросла она сама, не случись с ней смерть отца, предательство матери и детский дом. И клялась самой себе, что Асеньке не придется испытать ничего подобного. Она всегда будет рядом, жизнь положит, лишь бы девочка росла в любви и достатке.

Правда, с достатком как раз было непросто. Детскую коляску ей подарила на выписку из роддома Ирка – наверное, раскрутила на такую дорогую вещь своего Жженого. В ней Асенька и гуляла, в ней и спала – Таня после прогулки затаскивала коляску по лестнице в общажный коридор, протирала колеса и завозила ее в свою комнату. На пеленки и распашонки хватило декретных выплат.

Ирка, правда, ругала ее:

– Что ты чистоплюйничаешь, кулема? Надо поэта твоего замшелого на алименты раскрутить. По суду! А что, умел хрен совать, куда не надо, пусть и отвечает теперь. Почему ты должна одна корячиться, ребенка поднимать?

Но мысль о том, чтобы рассказывать чужим людям о том, как Сережа соблазнил ее, чего-то требовать от него, выдерживать нападки его рыжей стервы, которая наверняка попытается опротестовать ее заявление, была такой омерзительной. К тому же Таня вроде бы пока неплохо справлялась сама и надеялась, что так будет и дальше. Однако вскоре наступили тяжелые времена.

Советский Союз, государство, в котором Таня родилась, развалился. Страна на всех парах неслась в неизведанное будущее. Цены, еще вчера бывшие одинаковыми во всех магазинах, в одночасье взлетели. И однажды утром Таня обнаружила, что денег, оставшихся у нее до конца месяца, не хватит даже на килограмммяса.

Таня кое-как перебивалась с гречки на перловку, ходила полуголодная и однажды, пытаясь затащить тяжеленную коляску по лестнице, едва не упала в голодный обморок.

– Ты чего, Соловьева, зенки залила уже с утра? – со смехом крикнула ей Нинка, соседка по общежитию, увидев, как Таня, пошатнувшись, тяжело привалилась к стене.

Проснувшаяся Ася заплакала в коляске. Таня из последних сил втолкнула коляску по ступенькам, вытащила Асю и, тихонько бормоча что-то успокоительное, прижала дочь к себе. Впервые ей стало по-настоящему страшно. Как жить дальше? Ведь от голода у нее может пропасть молоко, Асенька останется голодная. И теплый комбинезон ей на зиму нужен. Что же делать?

С комбинезоном снова помогла Ирка. Она же иногда подкармливала Таню, приносила то палку дорогой колбасы, то пачку пельменей. Таня пыталась отказываться, но Ирка только махала рукой.

– Ой, прекрати, гордая какая. Скоро с голоду сдохнешь от своей гордости. Ты лучше скажи, как, не надумала с кем-нибудь из жженовских друзей поближе познакомиться, а?

Таня лишь отрицательно качала головой. Но в душе все чаще поднималась вызывавшая гадливость мысль: а что, если им с Асенькой действительно будет грозить голодная смерть? А для того, чтобы ее спасти, ей всего лишь и нужно будет лечь в постель с кем-то из этих толстомордых бандюганов в малиновых пиджаках. Неужели она откажется? Неужели не пойдет на это ради счастья дочери? Но Таня гнала эти соображения. Должен, должен был быть какой-то другой выход.

Однажды Ирка, задумчиво глянув на Таню, сказала:

– Работать бы тебе пойти. Что там это пособие – слезы.