—        Послушайте, — решительно начал он, но будто скис и продолжил, не поднимая на нее глаз: — Может быть, вам с ней...

—        Не знаю. Не уверена, — тихо сказала Шапошникова. — Но я подумаю. Спасибо.

И снова губы ее, помимо воли, тронула легкая улыбка, осветившая сразу все лицо.

—        Надеюсь, — тут же добавила она, поднимаясь, может быть, для того, чтобы замаскировать свои чувства, которые невольно выдала эта неуместная улыбка, — нас не ждет судьба «Зодиака»?

Никольский понял, на что она намекала. Тот широко разрекламированный коммерческий банк выбросил на рынок свои акции, объявив совершенно фантастические процентные ставки — до шестисот процентов годовых, не имея, однако, даже соответствующей лицензии. Естественно, идиотов нашлось немало, тем более что и широкая реклама шла по государственным каналам, как же не верить? А в государстве с неконтролируемой и потому непредсказуемой финансовой политикой «Зодиак» собрал в короткий срок несколько миллиардов и в буквальном смысле слова растаял во мраке окружающего космоса. Деньги же вкладчиков были заблаговременно переведены на валютные счета загранбанков. Чьи? До сих пор неизвестно, хотя год прошел.

Задавая этот вопрос, Шапошникова в шутку интересовалась, не желает ли и он, Никольский, повторить трюк Ашота Геворкяна — бывшего основателя бывшего «Зодиака», по слухам, проживающего ныне в Нью-Йорке. Нет, успокоил ее Евгений Николаевич, не желает. Гораздо сложнее предугадать, какая судьба ожидает державу, которая и понятия не имеет о грозе, готовой разразиться над ее несчастной головой.

Татьяна Ивановна еще раз внимательно и строго поглядела ему в глаза, вздохнула и пошла к выходу.

Никольский уставился ей вслед. Строгии деловой костюм — темно-синий, в тонкую белую полоску — демонстрировал ее фигуру, будто только что сошедшую со страниц «Вог» или «Бурды». А стройные, подчеркнутые высокими каблуками и обрезом юбки возле колен ноги несомненно принадлежали молодой спортивной женщине, и уж никак не сорокалетней финансистке.

—        Татьяна!.. — неожиданно для себя окликнул Никольский, и она, будто давно ожидая этого восклицания, так резко обернулась, что у него застряло в горле все, что он собирался только что сказать.

Она затворила приоткрытую уже дверь и в ожидании сняла очки, теребя дужки в пальцах. Тогда он поднялся и пошел к ней. Она шагнула навстречу. И так получилось, что они невольно сошлись почти вплотную.

Тяжелый узел волос оттягивал ей голову назад, и поэтому, чтобы взглянуть Никольскому в глаза, ей пришлось запрокинуть лицо. Он осторожно взял ее за плечи и привлек к себе.

—        Я бы хотел... — начал он негромко. — Я очень боюсь за вас. И хочу быть абсолютно уверен, что... Вы меня понимаете?

Он глядел на нее в упор и заметил вдруг, что в глубине ее черных зрачков вдруг вспыхнули крошечные свечечки. Она шевельнула плечами, осторожно освободилась от его рук и отошла к окну. Не глядя на него, сказала:

—        Я все понимаю... Конечно, я могла бы... За все, что вы для меня делаете... Но я не уверена, что моя благодарность доставит вам хоть немного радости.

—        Тань... — хотел вмешаться он, но она остановила его предостерегающим жестом ладони.

Сейчас я закончу. Вы знаете, Евгений Николаевич, женщины... — уж так нас Бог устроил, — мы все видим и все понимаем. Все чувствуем.