5

В Париже, в эмиграции уже, Гучков получил письмо от Поливанова, ставшего ближайшим сотрудником Троцкого — членом Особого Совета при Главкоме Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

Письмо это, нашедшее его путями сложными, сугубо конспиративными, вызвало сердцебиение и холод в пальцах.

Поливанов писал ему: ''Дорогой друг, пишу, не называя многих имен, чтобы не вызвать ненужных осложнений для Вас. Почерк мой, убежден, помните, не заподозрите фальсификацию, так что сразу перехожу к делу.

Я многие месяцы рассуждал, прежде чем принял предложение тех, с кем сейчас рука об руку работаю, написать Вам. Поначалу я был склонен ответить им отказом, но потом я заставил себя — без гнева и пристрастия — проанализировать те события, которые привели страну к революции и свержению династии.

Между службою в саперном батальоне и руководством комиссией по крепостям мне посчастливилось, как Вы помните, быть главным редактором не только "Военного сборника", но и "Русского инвалида". Именно эта работа научила меня логике более всех других, включая и министерскую. Когда ты подписываешь в печать номер, эмоции должны быть отринуты — если, понятно, ты думаешь о серьезной работе, но не о скандалах по поиску вездесущих масонов и жидов, что отличало прессу, стоявшую правее Вас.

Действительно, людей, доведенных до экзальтации, обуревает темная, нелогичная страсть, переходящая в помешательство. Впрочем, Брусйлов, с коим мы сейчас сидим на одном этаже при Главкоме, как-то не без юмора заметил, что "националистическая экзальтированность" (кажется, так Вы говорили о шовинистах в Думе?) на самом деле "была оправданием собственной некомпетентности и лености; всегда легче свалить вину на другого, чем признаться в собственном слепом дурстве".

Никогда не забуду, как Вы — кажется, в девятом году, — выступая в Думе по защите военного бюджета, привели мой рассказ о том, как государь наложил резолюцию: "Лучше иметь на границе десять хороших крепостей, чем двадцать слабых", а закончили своим выводом: "Даже монаршая воля не исполняется тьмою столоначальников и делопроизводителей".

(Я тогда сразу же вспомнил слова Николая Первого, сказанные им незадолго перед кончиною: "Не я управляю Россией, а тьмы моих столоначальников". Мудро. Только бы поранее прийти к такому выводу и сломать бы кошмарную государственную традицию, приведшую страну к катастрофе. А так снова, в который раз уже, "слова, слова, одни слова".)

Какая страна могла позволить себе иметь главою самого могущественного министерства — внутренних дел — психически больного человека? А ведь таковым был последний жандарм России, Ваш бывший заместитель по ЦК октябристов несчастный Протопопов, расстрелянный Чекой в дни красного террора, начавшегося в августе восемнадцатого, сразу после убийства Урицкого и выстрела Фаины Каплан.

…Никогда не забуду, как Михаил Владимирович Родзянко во время последнего своего доклада государю завел разговор о том, что Протопопов производит впечатление нездорового человека. Государь внезапно рассмеялся и, заведя глаза к потолку, как это делал Протопопов, ответил: "Так это вы мне психа навязали?" — "Ваше Величество, я рекомендовал его на пост министра промышленности". — "Полагаете, промышленностью может управлять шизофреник?"

Я думал, что после этого — ведь государь понял, что Протопопов болен, — последует высочайший указ о смещении безумного министра, но тот остался на своем посту, а вот я получил письмо от Николая, которое ранее не показывал Вам. Теперь самое время его привесть: "Алексей Андреевич. К сожалению, я пришел к заключению, что мне нужно с Вами расстаться. В эту великую войну военный министр является в действительности начальником снабжения армии.