Говорить с великим князем надо было и о "Лохани", новом британском чуде бронированный автомобиль на гусеницах, прозванный "танком", — пуль не боится, преград не знает! Нам бы с союзниками об этом, главном, а мы патроны клянчим, как туземцы какие, право…

Корней Чуковский, вернувшись из Англии, приехал на чай потрясенный: "Слушайте, Александр Иванович, они строят военные заводы по двадцать миль в ширину и милю в длину за пять месяцев! Аристократки на фермах доят коров и растят поросят, заменяя фермеров, которые сражаются на суше, море и в подводных лодках! Вопрос победного окончания войны для них, даже если останутся одни, — вопрос месяцев! Англия стала военным лагерем, вот уж, действительно, совпадение их гимна с сутью нации: "Нет, никогда англичанин не станет рабом!” А один город Олдершотт чего стоит?! Это настоящая фабрика по производству, да, да, именно так, солдат и офицеров! А дети?! У них созданы рыцарские отряды бойскаутов — мальчики дежурят на улицах, охраняют мосты и вокзалы! Да что говорить?! Я там себя почувствовал полнейшим дикарем!"

Надо было просить великого князя, чтоб хоть по своей линии отправил в Лондон наших недорослей учиться уму-разуму; Петр не побоялся презрительных ухмылок бояр, нечему, мол, у супостатов учиться, оттого и стал Великим! Как бы "Союз русского народа” ни именовал Петра "антихристом", "предателем старины", "инородцем на русском троне", а выше государя у нас не было и не будет…

…А как я подставился, назначив через три дня после нашей февральской победы главою Петроградского военного округа Корнилова?! Как заулюлюкали левые: "Гучков готовит военную диктатуру!"

Зачем устраивал манифестации инвалидов — "Война до победы любой ценой"?! Не демонстрации надо было организовывать, а в свою команду, с которой не дискутировать, как с Милюковым и Керенским, до одури, а согласно делать общее дело!

Когда вернулись Плеханов, Засулич, Вера Фигнер, когда Чхеидзе возглавил Совет рабочих и солдатских депутатов, когда по улицам потекли колонны — приветствовать триумфально возвратившегося цареубийцу Бориса Савинкова и вождя эсеров Виктора Чернова, когда Чхеидзе чествовал на вокзале Ленина, я позволил себе испугаться… И "друзья" накрутили: "Не справитесь с ситуацией — теряем контроль над происходящим!" А надо было первому ехать на вокзал, обнимать Савинкова, грохотать свою речь — у нас только на слове и можно взять народ!

А я ринулся в армию — дело делать, текущие вопросы решать, дурак! Помощники б пусть ехали, а самому (ах как прав был Александр Васильевич Кривошеин!) надо было держать вожжи в руках… Так нет же, все сам, только сам! Все мы в душе самодержцы, я, я, я, я…

Да, я испугался вымаха революции, зная, какой она может стать варварской, именно поэтому хотел дать народу хоть какую-то победу на фронте — любой ценой… Я испугался неуправляемости, а надо было стать во главе движения, постепенно ввести его в берега, организовать анархию в парламентский порядок… Если бы я был пьющим, тогда бы понял великий смысл слова "опохмелка"… Надо было дать людям поправиться махонькой, вот бы все и успокоилось… Да, я испугался того, к чему так стремился… Прав был Керенский, который незадолго перед февральским переворотом кричал с трибуны Думы:

— Мы слышали здесь не из уст левых, а из уст октябристов, что "власть губит страну" и что "дальнейшее ее существование грозит крахом государству". Но при этом господа октябристы постоянно повторяют: "Мы — не революционеры, мы отрицаем революционный метод!" Утверждая это, они делаются похожими на мольеровского героя, который неожиданно открыл для себя то, что он говорит прозой… Процесс, в котором участвуют октябристы, есть процесс революционный! Господа октябристы не хотят признаться себе в том, что революция не есть действо, разрушающее государство! Вся мировая история говорит за то, что революция всегда была единственным методом для его спасения!

Неужели он был прав, несчастный, как и я, изгнанник Керенский?! Неужели его, как и меня, всех нас, погубило это проклятое внутреннее желание все держать самому?! Я, я, я, я, я… Сам держу… Само державне… Неистребимо оно в каждом из нас, невыкорчевываемо…

А Верочка? Любимое мое дитя, доченька моя! Почему она стала такой, какой стала? Значит, и в этом виноват я? Дети всегда отрицают то, что им навязывают.