Он поглядел на Амелию, увидел на ее лице знакомое ему далекое выражение – и рассердился на себя еще больше.

– Откуда у вас этот шрам? – внезапно спросила она.

Луи насупился.

– Получил, – нехотя буркнул он. – На дуэли.

– Вот как? И из-за чего же вы с ним дрались?

– Из-за того, что он был сволочь. Вот так.

– И вы его убили?

– Нет, – с сожалением отозвался он, – не успел. Только покалечил… так, слегка. Но он это заслужил.

– Значит, не зря Ева вас боится, – заметила Амелия. – Она говорит, что вы опасный человек.

– Это я ее боюсь! – возмутился Луи.

Если бы его приятель Франсуа услышал эту шутку, он бы покатился со смеху; но на Амелию эта фраза не произвела ровным счетом никакого впечатления. И опять он видел перед собой это отрешенное красивое лицо – настолько отрешенное, что иногда его так и подмывало схватить ее и хорошенько встряхнуть, чтобы она взглянула на него по-другому, хоть с гневом, хоть с раздражением, но иначе.

«Я осел», – подумал он обреченно. Какого черта, в самом деле, он распустил язык? К чему ей знать о его тетке, об отце, о его жизни вообще? Все равно она никогда его не поймет, как и он ее. Да и не захочет понять.

– Ева приготовила еду, – сказала Амелия. – Она нас ждет.

Они поели, а потом двинулись дальше. Пару раз сбились с дороги, но к вечеру все же добрались до Реймса, где с большим трудом отыскали место в гостинице. Город был полон самых фантастических слухов – что Дюмурье уже удрал к врагам, подобно тому, как до него это сделал Лафайет, что в Париже вскоре вернут короля, а сторонникам свободы по старинке отрубят головы, не прибегая к гильотине. Но Амелию интересовало лишь, где найти стекольщика. Утром, едва заменив в карете треснувшее стекло, они снова тронулись в путь.

…Гром взорвался яростной канонадой, оглушил путешественников и покатился над землей, огрызаясь и ворча. Дождь, который хлестал отвесными струями, припустил еще чаще.

– Надо возвращаться в Реймс! – крикнул Луи.

Уже когда они покидали город, тучи налились свинцом и обещали скорую грозу. И в самом деле, стоило путешественникам отъехать от города меньше чем на два лье, хлынул дождь, и какой! Он превратил дорогу в жижу, в которой увязали лошади, ослепил кучера и, с яростью молотя по верху экипажа, почти оглушил обеих женщин. Вдобавок ко всему Луи умудрился сбиться с дороги, и теперь он даже не знал, в каком направлении они движутся.

Амелия крикнула что-то, но в реве грома он не расслышал ее ответ.

– Что? – крикнул Луи.

– Едем дальше! – донеслось до него.

Луи уже понял, что спорить с Амелией бесполезно. Бурча себе под нос разные слова, которые обычно отсутствуют в словарях французского языка, он хлестнул лошадей. Недовольно мотая головами, они перевалили через мост.

– Кажется, мы остановились, – заметила Ева, видя, что пейзаж за окном не меняется. Карета несколько раз дернулась и застыла на месте. Снаружи по-прежнему лил дождь.

Лошади храпели и фыркали. Амелия приотворила дверцу и высунулась наружу.

– Что там, Луи? – крикнула она, видя, что он стоит возле кареты и смотрит куда-то вниз.

– Я же предупреждал, что надо возвращаться! Мы завязли!

– То есть как? – пролепетала Ева.

– Карета застряла в грязи, вот что, – с досадой ответил Луи. – И я не могу сдвинуть ее с места.

Прежде чем он успел шевельнуться, Амелия распахнула дверцу и соскочила на дорогу, прямо в грязь.