И с быстротою молнии он бросился к окну, распахнул его и в следующее же мгновенье очутился в саду, утонувшем в темноте поздней июльской ночи.

Голоса в доме утихли… сад погрузился в беспробудное молчание… Люди, очевидно, разосланные во все стороны, бросились на поиски Волчонка.

А Волчонок преспокойно шагал в темноте ночи, не видя ни зги перед собою, ощупью прокладывая себе дорогу. Теперь он уже твердо знал, что ему делать. Домой он не вернется.

Не вернется ни за что. Он должен встретить странствующего шарманщика и уйти с ним далеко, далеко. Он читал в одной повести, как сирота-малыш попал к такому музыканту и как они ходили по свету…

Правда, тот мальчик был сирота… А он, Волчонок, не сирота… у него есть мама, брат, дядя… Но что в том толку, если мама не любит его, Вову? Если мама любит Жоржа, а не его?

Что-то внутри говорило Волчонку, что он не прав. Что его мать горячо привязана к нему, что она постоянно пробует приласкать его, но он грубо отделывается от этих ласк, стыдясь их, находя, что эти нежности хороши только для девчонок или для таких молодчиков-нюнь, как Жорж.

Итак, он должен доказать всем им своим уходом, что его не оценили дома, что его не любили, и что поэтому он нашел свою судьбу.

Ему конечно жаль маму… жаль няню, жаль того же Жоржа… но… они утешатся очень скоро и забудут его.

Да, забудут, потому что у них есть умник Жорж, которого все любят в ущерб ему, Володе.

Бедный Володя! Бедный Володя! Как тяжело ему живется на свете Божием!

И бедный Володя зашагал в темноте ночи, ничего не видя перед собою…

Постепенно голоса, звучавшие в доме и на дворе, затихали. Яркие огоньки родной усадьбы все отдалялись и отдалялись от него. Поминутно цепкие ветви кустарников удерживали его за платье… Он натыкался на кусты и деревья и все-таки шел, все шел, с трудом пробивая себе дорогу во тьме. Ноги его промокли от ночной росы, колючий холодок и сырость пронизывали насквозь. Голова ныла… Он весь дрожал от сырости, холода и волнения и все-таки медленно, но упорно подвигался вперед.

Что-то зашумело, зашуршало вокруг него… Вова вздрогнул, остановился…

— Это лес. Я в лесу! — произнес он самому себе, и снова пустился в путь. Теперь он шел поминутно натыкаясь на стволы деревьев, ударяясь о них то головой, то руками и выбиваясь с каждой минутой из сил.

Куда ни толкнется — всюду на его пути словно из-под земли вырастают деревья-великаны, и всюду он сталкивается с ними.

Теперь в этом путешествии по темному лесу Вова совершенно потерял представление о времени и о месте.

Наконец, окончательно выбившись из сил, он упал на сырую траву и заплакал… Ему было бесконечно жаль самого себя… Он не думал ни о ком, кроме себя… Он считал себя непонятым дикарем, который принужден был поступить именно так, как поступил он, Володя.

— Я дикарь! Я волчонок! — повторял он, вспоминая и всячески растравляя себя, — никто, никто не любит меня. Все любят Жоржа… Жорж мамин любимчик… И если бы пропал Жорж, мама умерла бы с горя, а о Волчонке она и не думает грустить… И пускай, если так… И уйдет Волчонок навсегда, уйдет ото всех.

И снова злое, нехорошее чувство причинить боль другим заговорило в Володе. Он быстро поднялся, утер слезы и снова пустился в путь. Но что это? Лес точно поредел как будто… Деревья словно уступали ему дорогу… По крайней мере, они не попадались ему так назойливо на пути. Прошло еще некоторое время, и вдруг между ними замелькали огоньки… Володя весь встрепенулся.

— Чья-нибудь усадьба! — произнес он мысленно… — Или Войтовых, или Извакиных — наших соседей.