— Ну, скорее, — важно говорит ему Лидочка, — торопитесь грести, мой милый, так мы никогда не доедем!

Но Гуле уже не до весел — он стоит, открыв ротик, посреди ковра и к чему-то прислушивается.

— Что ты? — спрашивает Лидочка, и вдруг алая краска заливает ее бледные щечки. — Это — она! Непременно она! Я знаю ее шелест! — лепечет она с радостным восторгом.

Да, это она! Их мама.

С легкостью девочки вбегает она в комнату, охватывает обоих детей разом и валится вместе с ними на ковер с криком, визгом и смехом…

— Что ты делаешь, маленькая? — с неподдельным ужасом восклицает Гуля. — Ты прошла по морю… и замочила ноги. Ведь мы ехали в Ниццу…

— Только «по-нарочному», — подтверждает Лидочка, и оба виснут на шее матери.

А в спальной барыни краснощекая Даша распаковывает сундуки и корзины, и уложив в них Лидочкины вещи и игрушки, снова запаковывает их.

Лидочка едет с мамой и Гулей. Папа будет навещать их в летние месяцы, иначе он не может — у него служба… Лидочка счастлива, а Елена Александровна еще счастливее дочки…

Она поняла, как крепко любит свою маму ее девочка и ни за что не расстанется с нею…

Синичка

Там, где высокий желтый забор примыкает к серому сараю, где растут лопухи и крапива и бегают крысы, где летают выпуклые и глянцевитые майские жуки, черные, как вишни, — там живет «Синичка».

Никто не помнит и не знает, когда и откуда появилась «Синичка».

Она вылезла в один прекрасный весенний день из закоптелой дворницкой и поселилась в углу между лопухами и крапивой. Знали, впрочем, одно, что толстая и круглолицая дворничиха Агафья приютила чумазую, грязную, вечно бессмысленно улыбающуюся «Синичку» и заботилась о ней ровно столько, сколько это ей, Агафье, казалось нужным.

О маленькой, тщедушной и одинокой «Синичке» позабывали днем, когда каждый был занят своим делом, и вспоминали вечером, когда из царства «Синички» лилась песня, жалобная и протяжная, вызывающая на глаза невольные слезы.

— Невелика птичка-синичка, а как поет, — сострил про нее как-то старший дворник из серого дома и, слушая жалобно-тоскливую песню «Синички», умилялся душой и вспоминал почему-то давно забытую деревню, родной лес, куда он бегал в детстве по ягоды, и золотистые поля кругом деревни…

А «Синичка» пела себе да пела, нимало не заботясь о том впечатлении, которое производила ее песенка на людей.

«Синичка» была лишена ума. Она ничего не смыслила, не понимала. Таких людей называют идиотами.

Ее черные красивые глаза ничего не выражали. В них была какая-то пустота.

Впрочем, глаза эти загорались злобно, когда в ее «царство» забирались люди с целью подразнить ее. Тогда она сжимала свои грязные кулачонки или царапала землю ногтями, и все ее лицо делалось тогда страшным и дико красивым.

Потом гнев ее проходил, так же быстро, как и появлялся, и она снова пела свою песенку, греясь и нежась, как котенок на солнце.

Зимою «Синичка» исчезала из своего «царства», испуганная стужей и снегом, особенно снегом, которого она очень боялась.

Белая пелена его, ровно устилавшая двор и угол между сараем и забором, пугала ее. И она скрывалась в дворницкую и пряталась на лежанке, где и проводила целую зиму.

Но когда снова расцветали белые подснежники на зеленеющем дерне земляного погреба, с первыми лучами весеннего солнышка, «Синичка» опять выползла из дворницкой и поселилась в своем углу, среди больших листьев лопуха и жгучей крапивы.