Глядя в пустые странные глаза «Синички», в ее невинное, счастливое лицо без единой мысли и выражения, художник был уверен, что она очень счастлива, потому что не видит горя в жизни.

Каждое утро теперь он приходил за «Синичкой» в ее уголок и уводил ее к себе в мастерскую.

Он давал ей сласти и показывал, как надо сидеть, чтобы ее было удобно рисовать.

Теперь заинтересованная «Синичка» притихла и сидела смирно, как мышка, внимательно всматриваясь в быстро подвигавшуюся работу художника.

Так шли дни… недели…

«Синичку» со двора серого дома точно перенесли на полотно картины, и живая «Синичка», смеясь, указывала пальцем на синичку, нарисованную на картине, и твердила, радостно хлопая в ладоши:

— Это я… «Синичка!»

Это вышла великолепная картина.

Бледный художник с добрыми глазами испытывал теперь большую радость.

Картина была кончена. Он дал денег «Синичке» и отпустил ее в ее уголок между лопухами и крапивой.

Большая мастерская, в которой так чудесно улыбалось голубое небо, опустела. Бледный художник в бархатной куртке, выехал оттуда и увез с собой картину.

Он стал очень богат, — за картину ему заплатили громадные деньги… Ее выставили на показ в большом городе…

Люди останавливались подолгу перед картиной и любовались красавицей-девочкой со странными глазами и интересовались ее судьбой.

И вот однажды во двор старого дома въехала карета. Нарядная дама вышла из нее и направилась прямо в тот угол, где сидела и пела «Синичка»… Дама прислушалась… На лице ее выразилось удивление. Потом она подошла к «Синичке», приласкала ее, дала ей конфект… А через пол часа, переговорив с дворничихой, увезла «Синичку» в своей нарядной карете.

«Синичку» привезли в дом богатой барыни, одели как барышню, стали учить пению… «Синичка» подросла, но с годами не поумнела. Она оставалась по-прежнему идиоткой… Только песни ее слушали теперь не одни жильцы серого дома, а знатные и важные господа…

«Синичка» выросла и стала певицей… Но поет она хуже, чем прежде… В уголку, на заднем дворе, между лопухами и крапивой, «Синичка» пела лучше и задушевнее…

И печальнее стала она… Ей недостает свободы… По дикому уголку соскучилась «Синичка»…

Гиме — живая игрушка

Гиме ее звали…

Она была черненькая, как мушка, с черными приподнятыми и опущенными книзу по обе стороны носа глазами, с высокой прической, с массою черепаховых и золотых гребней в голове.

Она ходила в шелковом вышитом халатике, который назывался киримоно, опоясанном атласным поясом, или оби…

Киримоно было светло-голубое с желтыми цветами, а оби — черного цвета с золотыми кистями.

Гиме была маленькая японочка, очень нарядная маленькая японочка и вдобавок красивая, как фарфоровая куколка. Кроме черных раскосых японских глазок и черных глянцевитых волос, у Гиме было матово, изжелта-смуглое личико, цвет желтого мрамора, на котором играл не переставая нежный, розовый, как заря, румянец. У Гиме были коралловые губки и черные, точно нарисованные брови. И если девочек с раскосыми глазками можно назвать красивыми, то Гиме была самою красивою из них. Гиме была красавица.

Старый Азума, ее отец, очень любил свою красивую дочку.

Азума давно лишился жены. Он вдовел уже лет десять и теперь всю свою любовь к жене после ее смерти перенес на хорошенькую Гиме.

Старый Азума имел маленький чайный домик близ японской столицы Токио… В этом домике хорошенькие грациозные японочки, называемые гейшами, пели и плясали под звуки ше.